Исполинское радио

— Покойной ночи, счастливчики, —сказал он. — Покойной ночи. Приятного сна. Сладких сновидений.

Супруги Маллой всю жизнь привыкли трудиться и встали в половине седьмого, как всегда. Они тщательно вымыли себе уши и почистили зубы мылом. В семь часов они направились к «Автомату». У Эвартса горело во рту от выкуренных накануне сигарет, и нервы были напряжены от бессонной ночи. Шум уличного движения не дал ему уснуть. Нью-Йорк еще спал. Все трое были чрезвычайно удивлены этим и даже несколько обескуражены. Они позавтракали и вернулись в гостиницу. Эвартс позвонил Трейси Мэрчисону на службу, никто не ответил. Эвартс звонил еще и еще.

В десять часов в трубке раздался девичий голос.

— Мистер Мэрчисон примет вас в три часа, — сказала девушка и повесила трубку.

Надо было как-то убить время до трех, и Эвартс повел жену и дочку на Пятую авеню. Они глазели на витрины магазинов, а в одиннадцать часов, как только распахнулись двери мюзик-холла, пошли туда.

Это была счастливая мысль. Час до начала зрелища они слонялись по фойе и заходили в уборные полюбоваться. Когда во время спектакля из оркестра вдруг поднялся огромный самовар и из пего выпорхнуло сорок казаков, поющих хором «О, эти черные глаза», Элис и Милдред-Роз закричали от восторга. В этом зрелище, несмотря на все его великолепие, было что-то очень простое и знакомое, и казалось, что многомильный парчевый занавес колышется и надувается от ветров их родной Индианы. После спектакля Элис и Милдред-Роз сделались как шальные, и на обратном пути в гостиницу Эвартсу стоило немалого труда заставить их шагать по тротуару и не натыкаться на водоразборные краны. Было уже без четверти три, когда они прибыли в «Ментону».

Эвартс поцеловал жену и дочку и отправился к Мэрчисону.

По дороге он заблудился. Ему стало страшно: а вдруг опоздает! Он побежал. Принялся расспрашивать полицейских, одного, другого, и наконец дошел до места.

Приемная Мэрчисона имела непритязательный вид, и Эвартсу хотелось думать, что это так нарочно. Впрочем, все было вполне благопристойно, в комнате толпились, ожидая приема, блестящие, красивые мужчины и женщины. Никто не садился, все оживленно болтали и как будто были довольны, что их не вызывают и дают им возможность побыть вместе. Секретарша провела Эвартса в другую комнату. Там тоже было много народу, но атмосфера совсем другая — атмосфера судорожной спешки, как в осажденном городе.

Мэрчисон энергично приветствовал Эвартса.

— У меня уже заготовлены договоры, — сказал он и протянул Эвартсу перо и пачку бумаг. Эвартс все подписал.

— Теперь идите прямо к Мэдж, — сказал Мэрчисон и, бегло оглядев Эвартса, вырвал торчавшую у него в петлице гвоздику и бросил ее в корзинку для бумаг.

— Скорей, скорей, скорей,— сказал он, — она живет в доме 400 на Парк-авеню. Она жаждет с вами познакомиться. Она вас ждет. Мы еще увидимся с вами вечером. Мэдж, кажется, что-то там задумала, только, ради бога, скорей!

Эвартс выскочил в коридор и вызвал лифт. Не успел он выйти на улицу, как снова заблудился. Кругом были какие-то скорняжные мастерские. Полицейский помог ему добраться до гостиницы. Элис и Милдред-Роз ждали его внизу, в вестибюле, и он им все рассказал.

— А теперь я должен повидаться с Мэдж, — объявил он, — у меня нет ни минуты свободной.

Бнтси проходил в это время мимо с чемоданами в руках и слышал весь разговор. Он поставил чемоданы на пол и объяснил Эвартсу, как пройти на Парк-авеню.

Эвартс поцеловал Элис и Милдред-Роз и побежал, а они махали ему вслед руками.

Эвартс столько раз видел Парк-авеню в кино, что ее унылые просторы показались ему до странности знакомы. Он поднялся на лифте в квартиру Мэрчисонов, и горничная ввела его в нарядную гостиную. В камине горел огонь, а на каминной полке стояли живые цветы. Он вскочил, когда в комнату вошла Мэдж Битти — хрупкая, живая, золотоволосая. Она виртуозно управляла своим хриповатым голосом, и при первых же его звуках Эвартс почувствовал себя раздетым донага.

— Я прочла вашу пьесу, Эвартс,—сказала она. — Я просто влюблена в нее. Влюблена, влюблена и влюблена!

Она легко передвигалась по комнате. Разговаривая с ним, она то смотрела на него прямо, то бросала слова через плечо. Она была не так молода, как ему показалось вначале, и при дневном свете, падавшем из окон, ее лицо выглядело даже староватым.

— Вы, конечно, разовьете мою роль во втором действии, — говорила она. — Вы поднимете ее высоко-высоко!

— Мисс Битти, для вас я готов на все, — сказал Эвартс.

Она уселась наконец, сложив свои прекрасные руки на коленях. Ноги у нее были очень крупные. Эвартса это поразило. Икры тоненькие, и из-за этого ступни казались особенно большими.

— Ах, Эвартс, как нам нравится ваша пьеса,—сказала она. — Мы ее любим, мы нуждаемся в ней, мы жить без нее не можем! Еще как не можем! Мы кругом должны, Эвартс, кругом.

Она положила руку себе на грудь и прошептала: