Исполнение предсказаний

Подошел Виля, который, как обычно, не тратил время на пустую болтовню, а занимался делом. Он принес охапку сухих веток и, выбрав место под густой кроной дерева, принялся расчищать место для костра. Андрей, порывшись в карманах, достал коробок и искал сухую спичку.

Татка продолжала сидеть, вытянув ноги. Ее знобило, тело категорически отказывалось двигаться: Но, когда костер разгорелся, она все-таки заставила себя пересесть поближе к теплу.

Вдалеке, за верхушками деревьев, слабо ухнул гром.

— Только грозы не хватало для полного счастья...— проговорил Андрей, косясь в ту сторону.— Интересно, где Костю носит? Он что, наелся малины, упал и спит?

— Надо позвать. Может, заблудился? — предположил Виля и, выйдя на открытое место, посвистел.

Костя появился в тот момент, когда по верхушкам деревьев пронесся сильный ветер и сверкнула молния. Он нес что-то завернутое в пиджак. Подбежав к костру, он опустил свою ношу на землю и развернул.

- Ура! — заорал Андрей.— Дай пять! Нет, сначала руки помой.

Татка лениво открыла глаза. У ее ног лежала картошка.

Ребята, не дожидаясь, пока прогорит костер, зарыли драгоценные корнеплоды в угли и набросились на Костю с  расспросами.

— Где ты ее взял?

— Там еще есть?

Костя отмалчивался, многозначительно улыбаясь, и с удовольствием принимая восторги и похвалы. Вокруг грохотала гроза, но теперь, когда были еда и тепло, буйство погоды никого не волновало.

— Мы не дошли совсем немного,— наконец сказал Костя.— Совсем рядом начинаются поля, а за ними деревня.

— Смотри-ка,— прищурился Андрей,— ты еще на что-то годишься.

— Деревня — это хорошо,— проговорил Виля, поправляя палкой дрова в костре.— Только рискованно соваться туда всем сразу. Идти придется кому-то одному.

— А еще,— добавил его брат,— я видел пугало, одетое в женское платье.

— Ну, это — Татке!

Ладно, потом разберемся. Сейчас мы никуда не пойдем, в такой дождь. Доставайте картошку, а то она уже трижды испеклась!

Они вытащили картошку из золы и, наевшись, впали в полудремотное состояние. Гроза отгрохотала, но дождь все еще шел. А ближе к утру затих и он.

Проснувшись утром, Татка увидела около себя кучу старого тряпья. Ребята, сдерживая смешки, старательно разжигали огонь.

Татка поняла, что отступать было некуда. Умяв пару картофелин, которые ребята успели испечь, она со вздохом взялась за тряпье. Она чувствовала, что заболевает, но все же переоделась в это старье и с сожалением посмотрела на кроссовки. От них пришлось отказаться, хотя они были так удобны.

Ступив босыми ногами на мокрую траву, девушка некоторое время боролась с ознобом, благодаря судьбу за то, что их не занесло в зиму. Вернулись ребята, на время ее переодевания удалившиеся в малинник.

— Ты что, из общества любителей ходить босиком по росе? — спросил Андрей, заметив голые ноги.— До деревни вполне могла бы дойти в кроссовках.

— А потом их куда?

— Мы бы забрали.

— Хорошо бы ты смотрелся в этой деревне.

Они коротко попрощались, не представляя, когда увидятся вновь. Татка вышла на дорогу и двинулась к деревне. Она чувствовала себя все хуже и хуже. Высушенное было у костра платье быстро теряло тепло. Под ноги то и дело попадались острые камушки, неразличимые в грязи. Когда Татка добралась до ближайшего забора, ее уже пошатывало.

«Выгляжу очень натурально»,— подумала она и, собравшись с духом, пошла к домам.

Перед глазами разливался туман. Татка смутно рассмотрела крыльцо дома. Оно было близко, но ноги онемели и отказывались слушаться. Перебирая руками по изгороди, девушка продвигалась к дому. На миг ей показалось, что за окном мелькнуло чье-то лицо. Остального она уже не видела. Даже не почувствовав боли от удара, Татка свалилась на крыльцо...

...Когда беспамятство ненадолго отступило, Татка почувствовала тепло и услышала какие-то звуки. Но ни на чем конкретном она не могла сосредоточиться. Татка проваливалась в темноту, затем смутно видела свет и снова отключалась.

В какое-то из пробуждений Татка отчетливо услышала человеческую речь. Язык был красивый, певучий, но непонятный. Звучащие слова впитывались, как губкой, полузамутненным сознанием Татки. Затем ее начало что-то душить изнутри, словно из каких-то глубин поднималась странная, упругая волна. Когда волна достигла Таткиной головы, она поняла.

— Положи ей на лоб мокрое полотенце, Мелга, она вся горит,— прозвучал поблизости низкий и звучный женский голос.

На лоб легла влажная ткань.

— Ставь картошку в печь, скоро вернутся наши мужчины,— продолжал тот же голос.

Радуясь, что она выплыла из беспамятства да еще начала понимать чужой язык, Татка открыла глаза. Она увидела просторную комнату, чем-то напоминавшую русскую горницу, и двух женщин, хлопотавших у стола. Несомненно, это были мать и дочь. Татка решила, что дочь скорее всего ее ровесница.

Девушка посмотрела на Татку и, заметив, что та смотрит на них, подтолкнула мать локтем. Обе оставили свои дела и приблизились:

— Ты нас слышишь?

Растерявшись, Татка не сразу сообразила, что может ответить, и лишь кивнула.

— Что-нибудь болит?

Гатка отрицательно качнула головой.

— Она немая,— шепнула дочь.

Мать отмахнулась: