И был вечер, и очередная «кишка» втянулась в барак. Пятиярусные кровати из переплетенного сваркой железа занимали длинную и высокую комнату с шершавыми серыми стенами. Кишка распалась на составляющие, люди снимали бесформенные комбинезоны и ползли, гремя железом, на свои лежбища.
Некоторые отстегивали протезы-ноги, некоторые снимали протезы-руки. Дед вынул огромную лошадиную челюсть, положил на тумбочку. Кто-то вынул глаз, положил его в кружку с водой. Некто снял голову, пристроил под койкой… Или так показалось?
Пророкотал голос из жести, не стало света, только одна лампочка тускло мерцала в углу. И всхлипы, и стоны заполнили тишину.
И послышалось журчание, и чей-то голос возопил:
— Опять обоссался, козел!
И что-то шлепнулось на пол, как тяжелая надувная лягушка.
И опять была тишина, рассекаемая стонами и всхлипами, и скрежетом зубовным. И в этой тишине ласково ворковали двое мужчин, занимаясь однополой любовью.
И поимел Исаак Якова, а Яков — поимел Моисея, а Моисей никого не поимел, зато его поимел Исмаил.
И вновь был день, и было утро. И «кишка» быстро шоркала, пресмыкаясь в столовую, всасывалась в двери с утробным звуком.
В столовой стояли деревянные корыта, перед которыми имелись лавки. И все садились на лавки и ели болтушку, чавкая и утирая губы. И стояло в углу маленькое корытце, за которым разломили хлеб и Исаак, и Яков, и иже с ними. И хлеб был черный, как смертный грех, и вязкий, как глина.
И вышли все из столовой, вытягиваясь в колонну и шурша ногами. И труд призвал их, в комнате сидели все и вязали сетки-авоськи, уподобляясь многоруким паукам. И кто не вязал, тот пил из кружки жуткой черноты чай.
И вновь вышел некто в форме с красными лепестками погон и повесил большой лист бумаги, на котором было написано:
И подходили к этому листу люди, и читали, и ни кто не смеялся.
И где-то ползли машины, дыша железом, и оставались за ними круглые бетонные пятаки, обносимые проволокой. И шли по планете существа в защитной форме и с красными лепестками на плечах. Шли, охраняя толпы людей в мешковатых комбинезонах. Лиц у этих людей не было, были маски. И никто не умел смеяться.
3