Исполнение желаний

Самовар Вавила им оставил. И деревце в горшке. Откуда-то взялась куча продуктов, по поводу чего Вавила только посмеялся. Верить в добрые чудеса было гораздо приятнее, чем в злые. А пить он больше не будет — стыдно перед интеллигентной женщиной.

Глава 12. Добрыня Никитич

Объяснения участкового превозмогли все доводы, какие приводил рассудок Кати. Да куда Косицын мог деваться? Просто отчим с утра пораньше приехал на машине, привёз парню новые вещи. Ну, покатались немного на машине. А что — нельзя? Он, впрочем, искал вожатую, хотел предупредить, а ребята сказали, что она куда-то отошла. Костян с Федюном подтвердили: точно отошла. Отряд оставила, значит, и где-то там ходила.

Катя решила более не спорить. Все на месте — и порядок. Семёнов был вежлив, корректен, обаятелен.

— Ну у тебя, Лёлё, и батяня будет. — с завистью проронил Федюн. — Вот моему без «Матрицы» ничего не объяснишь!

В тот же день приятели слегка насели на Косицына. Костян мечтал рубать Горынычей в лапшу, а Федюн всё ещё надеялся спасти принцессу.

Лёнька был в досаде: заболевание Селембрис налицо. Приятели рехнулись. Впрочем, скоро будут выходные — понаедут предки, навезут еды. Может, товарищи увлекутся и забудут. С голодухи то ли ещё примерещится! От манной каши по утрам вспоминаются солёные окорока, а от чая — то вино в кувшинах. Вот бы дуралеям угоститься, как было с Лёном, болотными жуками! Или лучше жрать червей в садке! Нашли, о чём мечтать!

— Великий княже, — тихо сказал Лён, когда никто не слышал, — с Селембрис можно не вернуться. И вовсе не факт, что вы там будете Добрыней Никитичем. Можете и лягушкой-путешественницей сделаться.

Ему не верили.

Перстень Гранитэли он не надевал — тот висел на прочной нити на шее. Сначала надо домой вернуться, а потом выяснить, что это за штука. Никому сдать его на хранение Лён не мог: Вавила не сумел взять его даже в лапы, не то что унести с собою на Селембрис. Перстень признавал хозяином только Лёна, и всё это очень беспокоило. Многое следовало обдумать, о многом посовещаться. Требовалась помощь и совет. И он каждую ночь с нетерпением ждал, что Брунгильда снова вызовет его в маленькую лесную избушку. К тому же настораживало нетерпение в глазах Костяна и Федюни — эти маньяки верили, что могут извести змеиное гнездо!

* * *

— Костян, чем гриндера свои испачкал? — с насмешкой спросил Миняшин.

— Змей Горыныч облевал. — буркнул Чугунков.

Ему надоело следить по ночам за Лёнькой. Тот тоже корчил из себя воспитателя: то нельзя, это нельзя!

Костян хмуро потащился на поляну, где три дня назад горел костёр и откуда они попали в лето. К бандюгам на тусовку. Он вспоминал княжеское житьё. С каким уважением на него смотрели!

У заснеженного кострища торчал поповский сын Федюн и тоже тосковал. Они сбежали с тихого часа и теперь, пока все спят (или играют в карты), пошли бродить за оградой.

Оба, не сговариваясь, огляделись. Это та самая поляна, они её узнали. Только это было летом. И костёр на том же самом месте. Всё точно так же.

«А если зажмурить глаза?» — подумал Костя. Он так и сделал и начал вспоминать первые ощущения в Селембрис. Сначала было жарко — он весь упарился в своей куртке. Вспоминал, как ловко ездил на коне Косицын, и завидовал ему. Потом стало невыносимо жарко, по лицу тёк пот, а на ногах тяжело валялся Барсик. Сейчас он знает, что это был Федюн.

Каркнула ворона, и с ветвей в лицо Костяну полетел пушистый снег. Он вздохнул. Воспоминания не удавались.

— Чугун, смотри. — напряжённым голосом проговорил Бубенцовский.

За это следовало дать по шапке. Костян открыл глаза. И замер.

Они были на поляне не одни — два сказочных коня с непередаваемой грацией переступали по снегу великолепными ногами. Чёрные, как ночь. Прекрасные, как сон.

У Костяна обвалилось сердце, когда конь повернул к нему и глянул огненно-чёрным глазом. Не помня себя, он шёл к невероятному созданию. Конь не убегал. Костян хотел коснуться атласной шкуры. Раздалось громкое хлопанье крыльев, и на седло резко опустился ворон.

— Что, княже, — насмешливо спросил он, — хочется лошадку?

Костян чуть не подавился. Совершенно обалдевший, он смотрел на птицу и видел в её глазах непривычный разум.

— Ты кто? — наконец, спросил Чугунков.

— Я Вещий Ворон. — серьёзно произнесла птица.

Чугунков подумал, что он спит, и нерешительно протянул руку, чтобы дотронуться до скакуна. Конь посторонился, и рука осталась в воздухе.

— Откуда это? — прошептал он.

— Я не могу лгать. — сказала птица. — Это сидмурийский конь.

Костян не знал, что это значит.

— Хочешь опять попасть в Селембрис? — спросил ворон.

* * *

Лён почувствовал неладное. Оторвался от подушки и взглянул на соседние кровати. Он не высыпался ночью, поэтому дневной сон был для него спасением. Товарищи отсутствовали. Конечно, ничего особенного в этом не было: Чугунков и раньше презирал почивать днём. Но, тревога не оставляла.