Исполнение желаний

“Рассказы о воле у большинства зэков специфичны. Мир с изнанки, порой уродливой. Много рассказов о могильщиках - копателях старых немецких захоронений. Об этом в “Болоте” надо упомянуть обязательно, мера духовного распада при подобном занятии близка к болезни. Затронул меня и рассказ шофера, работавшего на почте.

Оказывается, письма, посылки, бандероли на почтах, в пути следования разворовываются беззастенчиво. Письма просвечивают специальной лампой, изымая те, что с вложенными деньгами. Посылки с указанной стоимостью подменяют. Для этого необходима печать на сургучную нашлепку. Такие печати почти у всех. Он как-то кушал с грузчиками на железной дороге. На столе икра всех сортов, шпроты, деликатесная рыба... Все из посылок”.

Мы предаем собак бездумно,

А потом

Они приходят в наши сновиденья,

Помахивая радостно хвостом,

И уши прижимая...

“Эпизод о подарке брату ко дню рождения сборника М. Булгакова. Тут и позерство - вот, мол, мы на зоне щи лаптем не хлебаем, и желание как-то от благодарить за посылки, письма. Правда, ему никогда не понять, как это нечеловечески трудно - достать на зоне книгу Булгакова, которую и на воле добыть нелегко. И не просто достать, но и переслать ее, за швырнуть через кольцо стен, проводов под током, колючей проволоки, запретов мыслимых и немыслимых”.

“Первейшая заповедь зоны: никого не бойся, ни у кого не проси, никому не верь”.

“В философских и религиозных концепциях некоторые люди изыскивают то, что оправдывает их недостатки. Например, мой доблестный брат в своем увлечении йогой находит обоснование собственной жадности: я, мол, не даю денег взаймы, так как вмешиваться в дела другого человека - вмешиваться в предначертанный цикл удач и неудач этого человека, а следовательно, - в судьбу - бесполезно, а порой и опасно, как для него, так и для меня”.

“Валуйтис. Клюка, каждое утро обливается по пояс холодной водой, возраст 78 лет, сидеть еще 6 лет. Пер вый срок отбыл полностью за участие в борьбе “Лесных братьев”. Теперь сидит за крупный грабеж. Как-то ему дали по роже - бежал в оперчасть, забыв про клюку с изяществом 20-летнего. Когда работала ко миссия по амнистии, на вопрос о наградах сообщил невозмутимо, что имеет медаль “За оборону Кенигсберга”. “Калининграда?” - спросили его. “Нет, Кенигсберга!”. “От кого же вы его обороняли?” “От красных, естественно!”.

“Щитомордник” - про парня, у которого распухла щитовидная железа. “Кашляй отсюда”. “Разорву, как старую грелку”. “Таких, как ты, я пять штук в наволочку засуну”. Меткий и сочный язык...

“Из беседы двух петухов (гомосексуалистов):

- Ты, жаба, канаешь на хазовку?

- А ты че, урод, раньше не цинканул?

- Я тебя, крыса печная, лукал, падло, проткни слух.

- Шлифуй базар, сявка. Звал он меня!

- Ну, ша, потом приколемся.

Все это без злобы, даже ласково. В переводе звучит так:

- Витя, идешь кушать?

- А ты что раньше не позвал?

- Я звал, ты, видимо, не расслышал.

- Ну, ладно. Пойдем кушать, потом поговорим.

Я знаю, что жаргон давно систематизирован, но все таки по своей филологической привычке отмечаю некоторые нюансы. Вот как, например, звучало бы на жар гоне одно изречение Ленина:

“После шухера начался завал. Деревенский фуден щекотнулся, фраера прикалываются белой птюхой с салом. Питерским надо канать всей кодлой ставить на уши Урал, Волгу и юг. Бабок и стволов с приблудами навалом””.

Речь идет о том, что в восемнадцатом, узнав, что на юге Украины и на Волге население пьет чай с белым хлебом и салом, Ильич бодро обратился к питерскому пролетариату:

“Революция в опасности. Спасти ее может только массовый поход питерских рабочих. Оружия и денег мы дадим сколько угодно”.

Все эти воспоминания наяву так меня расстроили, что начало щемит сердце и я, бросив под язык крупинку нитроглицерина, накрылся с головой одеялом и попросил Проводника превратит эти истории в нечто нейтральное. И задремал...

И был день, и было утро. И была поляна, поросшая изумрудной травой и прекрасными, как в сказке, цветами.

И с гулом и треском выполз на поляну ужасный механизм - чумазый, воняющий соляркой, ржавчиной и смертью. И, заунывно ворча, ползла машина по сказочной поляне, вминая и перемалывая траву и цветы. И оставалась за машиной искалеченная земля, в которой виднелись лепестки красных роз, как капельки крови.

И выползла вторая машина, такая же тупая и мерзкая, и, дребезжа металлическими суставами, начала вываливать на убитую землю серый пласт бетона. И так ходили машины друг за другом, а потом уползали в другое место, и вместо поляны с цветами вызревала на боку планеты Земля плоская серая лепешка шершавого бетона.

И вышла стая людей в защитного цвета форме, на плечах их краснели увядшие лепестки, как зловещее предупреждение, как долгий намек. Стая окружила бетонный круг, выползли другие люди - в бесформенных комбинезонах - и каждый нес щит, который устанавливал в определенном месте. На щитах были надписи, “Столовая”, “Больница”, “ПКТ”, “ШИЗО”, “Рабочая зона”, “Жилая зона”...