Исполнитель

…Они ночевали в каком-то сарае, набитом колким остистым сеном, которое Гнедко время от времени пытался жевать, брезгливо фыркая, но тут же оставлял эту затею. Избаловался на добром овсе да хлебных караваях. "Ведьма" прижалась к Первею спиной в кое-как зашитом платье, поджав босые ноги, стараясь спрятать их под попону, которой они были накрыты.

"Родная, отзовись"

"Да, рыцарь"

"Что делать? Я пока не бесплотен, плюс эта милашка. А в карманах пусто"

Короткий шелестящий смешок.

"Взять деньги"

"Где и как?"

"В городе Люблине живёт один еврей-ростовщик, дающий деньги под залог имущества"

"Какое у меня имущество?"

"А пуговица?"

До Первея наконец дошло, и он рассмеялся в голос.

"Да с тобой и правда нигде не пропадёшь"

…

– Слушаю вас, пан рыцарь - еврей был сед и худ, как сушёная вобла. И одет был в какую-то древнюю шубу, сделанную из неизвестного, наверняка давно уже вымершего зверя. На ногах у ростовщика были надеты верёвочные тапки, поверх драных шерстяных чулок. Зачем человеку столько золота, если он ни обуться, ни одеться, ни даже наесться толком не в состоянии?

– Мне сообщили, почтеннейший, что вы даёте под залог?

Еврей пожевал сухими губами.

– Кто сообщил-то, пан рыцарь?

– Земля слухами полниться.

– Бывает, что и даю кому, по своему природному мягкосердечию, что ж… Закон не запрещает, добрый пан.

– Верно, верно. Так дадите?

Ростовщик снова задумчиво пожевал губами.

– Сколько просит пан?

– Пустяк. Пару сотен злотых мне должно пока хватить.

Еврей остро взглянул из-под нависших седых бровей.

– Серьёзная сумма, добрый пан. Хочу напомнить пану, что процентики-то будут тогда немаленькие.

– Да полно, при вашем-то мягкосердечии. Сколько вы хотите?

– Да ведь как обычно… По одному злотому с сотни в день, добрый пан.

– Хорошо, почтенный.

– Каков же будет залог?

Первей сосредоточился, вызывая знакомую волну дрожи. Теперь вроде как холодок… Всё.

– У меня есть нечто весьма для вас ценное. Вот - и рыцарь выложил на стол крупную медную пуговицу, слегка потёртую и позеленевшую.

Глаза старого ростовщика алчно блеснули.

– Но двести - это много, добрый пан. Сто.

– Двести пятьдесят.

– Сто пятьдесят.

– Триста.

Еврей уже буквально трясся.

– Впрочем, не хотите, как хотите… - Первей протянул руку, но еврей опередил его, жадно схватил вожделённое сокровище.

– Ладно, пан рыцарь, пусть будет по-вашему. Триста так триста. Сейчас принесу деньги…

–…Мы жили в двухэтажном доме, на втором этаже. А на первом этаже жил дядя, они с женой держали бакалейную лавку.

Огонь горел почти без дыма, чуть потрескивая. Первей поворошил угли, и огонь недовольно зашипел, выбросив язычки пламени.

Сегодня они не стали останавливаться на ночлег в придорожной корчме. Во-первых, хоть сколько-то приличного заведения вблизи не оказалось, а ночевать вдвоём с молоденькой девчонкой в продымлённом сарае с клопами да ещё платить за это деньги… И во-вторых, Голос откровенно предупредил его, что отныне все постоялые дворы, корчмы и харчевни будут для него ловушками, готовыми захлопнуться в любой момент. Правда, тяжёлая и неповоротливая бюрократическая машина инквизиции покуда не набрала ход - пока гонцы с известием о случившемся достигнут Варшавы, пока отправят донесение в Рим, пока объявят розыск, назначат награду, то-сё… Но всё это дело нескольких дней, а затем невод начнёт неумолимо сжиматься.

Поэтому сегодня для ночлега рыцарь выбрал какую-то заброшенную хижину невдалеке от торной дороги. Хижина являла собой странное зрелище - добротная крыша, блестевшая свежей соломой, сочеталась с плетёными из лозняка стенами, насквозь продуваемыми ветром, с дырой вместо окна и приставленной без петель грубо отёсанной дощатой дверью. Очевидно, хозяин, надумавший поселиться здесь, не успел обмазать стены глиной, как обычно принято строить в этих местах хаты-мазанки, что-то или кто-то ему помешали. На земляном полу виднелись следы ночёвок разнообразных путников, не отличавшихся порой чистоплотностью - в углу валялись засохшие остатки трапезы, какие-то кости…

Яна оказалась вполне живой и расторопной девчонкой - едва оправившаяся от общения с инквизицией, она тут же приступила к уборке, соорудив из придорожных кустов веник-голик, вымела пол в хижине, и покуда Первей ходил за водой к ближайшему буераку, в котором бил маленький родничок, в очаге уже пылал огонь.

– Ну ты какая молодчина! Надо же, даже хворосту раздобыла на всю ночь. И чистота в доме. Ты настоящая хозяйка!

Девчонка порозовела от похвалы.

– Спасибо, добрый пан. А хворост лежал тут, рядом. Кто-то запас его для ночёвки, да не истратил.

Первей поправил покосившийся колышек-рогульку, водрузил котелок на перекладине над костром.

– При такой хозяйке за ужин я спокоен. Возьми в седельной сумке мешочек с горохом и соль, да, там ещё хлеб остался и кусок копчёного сала. Думаю, на ужин нам хватит.

Яна снова захлопотала возле очага, и рыцарь невольно залюбовался быстрыми, лёгкими движениями девочки. Подумать только, сейчас она уже валялась бы, как изорванная грязная тряпка, в том страшном подвале, ожидая мучительной смерти… И всё это Бог терпит…

"Он терпит многое, но не всё"