Исполнительница темных желаний

И где только Панов откопать сумел такой экземпляр, честное слово?! Неужели и впрямь в ней нет и тени притворства? Неужели и впрямь сохранено в ней и не запятнано искреннее и непорочное женское начало? Обалдеть просто, да верится с трудом.

– Полина, уж извини, но перехожу на «ты»! – не выдержал он, с раздражением фыркнув. – Ты что, совершенная дурочка, да? Или юродивая, что ли, не пойму!

– Почему? – Ее рот обиженно вспух. – Я нормальная. Самая обычная я, Сергей.

– Обычная?! – вскинулся он и рассмеялся громко и зло. – Обычная?! Нормальная?! Нормальные бабы не верят всякой ерунде, которую им вешают на уши. Ну, по молодости, может быть, по глупости. Но потом-то! Потом, когда уже и жизненного опыта набрались, и замужем побывали… И дерьма всякого ложками нахлебались, как вот ты! Потом-то верить в непорочное зачатие никто не обязывает, Полина!

– А при чем тут?..

Она растерялась. Видно было, что она растерялась под напором его злости и очень нехороших, гадких слов. И не понимала ровным счетом ничего. То есть не понимала его намеков. Или не хотела понимать.

– А при том, что Прохоров не помогать тебе хочет, а просто-напросто уложить тебя в койку! И теперь, когда Антон сидит, для него зеленый свет зажегся. Если только его интерес не вызван чем-то еще.

– Ах, вон вы о чем! – вспыхнула Полина. – Вот почему вы, Сергей, считаете меня слабоумной. Теперь понятно… И вот что я вам на это хочу ответить…

И следующие минут двадцать Хаустов слушал ее, открыв рот, и в завершение готов был аплодировать. И поверил даже в искренность ее, когда она, мило гневаясь, восклицала:

– Почему я должна обрастать мужскими пороками, как щетиной, Сергей?! Почему?! Многим женщинам нравится алкоголь и табак, а я не желаю пить и курить только потому, что это совершенно в духе времени. Да, это немодно, быть такой, как я. Ну и что?! Я не хочу принимать дружескую подлость за норму отношений лишь потому, что это так нужно теперь. Нужно, чтобы выжить, чтобы удержаться на плаву. У меня совершенно иные ценности, меня это вполне устраивает. Это устраивает моего мужа. Он именно это и любит во мне. Почему, скажите, я должна быть другой?! Быть опытной, искушенной, предугадывать, выверять каждый шаг? Меня не этому учили!

– А чему? – сумел он вставить.

– Меня учили не быть фальшивой! – выпалила она и добавила с горечью: – Тому проявлению чувств меня учили, которое сейчас не в чести.

И она замолчала, уставив глаза в стол.

Ему бы и восхититься такой нравственной планке, да подлым подвохом сидел в душе ее визит в милицию. Обижался он на нее за это и ничего не мог с собой поделать.

А она ведь и правда, побежав туда, думала, что поступает хорошо и правильно. И ничего подлого наверняка в ее порыве не было. Лишь желание защитить Антона, да еще желание избежать новых возможных жертв.

Он же страшен на самом деле – не пойманный до сих пор убийца, и она это понимала. Очень страшен и беспощаден. Жаль вот только, что она приняла Хаустова за него, очень жаль.

– Ладно. Мне пора, – проговорил Сергей, выбираясь из-за стола.

Ополоснул свою чашку, невзирая на ее протест. Поставил ее на место. Вытер руки вафельным полотенцем и, глядя Полине в макушку, та так и сидела, не поднимая глаз, проговорил:

– Извини меня, Полина. Извини за резкость, грубость. Но ты и правда ведешь себя порой, как…

– Юродивая, я помню, вы уже говорили, – перебила она его, подняв на него смятенный взгляд. – Тетка частенько заводила разговор о монастыре. Считала, что мне тяжело жить в миру. Считала, что место мое в келье. Но все дело в том, что это не мне тяжело с вами. А вам со мной! Почему? Почему я терпимо отношусь ко всему тому, что не приемлю. Стараюсь не обращать внимания, не заострять. А вы нет?! Вот вы тут говорили про Виталия… Может быть, в глубине души что-то и подсказывало мне, что его интерес ко мне не вызван одной лишь дружбой и в нем присутствует что-то истинно мужское, но… Но я не пыталась оскорбить его своими подозрениями. Вдруг они ошибочны? Вдруг неправильны? Вдруг это мое зарвавшееся самомнение, а у человека ничего такого и в мыслях не было. Как тогда быть?..

И правда святая, думал Хаустов, спускаясь в лифте. Либо святая, либо дура законченная, раз думает, что Прохоров видит в ней лишь подружку.

А, да ладно. Пускай каждый живет, как хочет. Только бы не создавали ему – Хаустову – проблем лишних своей высокой нравственностью и не пытались искренностью своих порывов потопить его, спасая кого-то еще. Кстати, а что это она там о чашке в помаде говорила? Кто же еще мог побывать в гостях у Крякина до них? Что за женщина, которая пользуется дорогой помадой?..

Глава 17