Испорченная кровь

Мы поднимаемся в круглую комнату, чтобы сидеть у огня и ждать, когда прогреется дом. Айзек заставляет меня идти первой. Когда я наверху, он оглядывается через плечо последний раз, а затем быстро поднимается, присоединяясь ко мне. Закрываем люк и запираем его. Мы пытаемся водрузить над ним шкаф, но он тоже прикручен болтами. Огонь, который я развела, угасает. Есть три дополнительных бревна. Я тянусь к одному и подкидываю его в огонь, пока Айзек осматривается.

— Как думаешь, где мы? — спрашиваю я, когда он подходит, чтобы сесть на пол рядом со мной, и кладёт нож между нами. От этого я чувствую себя лучше. Не доверяю даже себе. Если Айзек не прячет оружие от меня — это хорошо.

— Так много снега? Кто знает? Мы можем быть где угодно.

«Мы нигде», — думаю я.

— Как ты освободилась?

— Что? — я не понимаю, о чём он говорит, пока до меня не доходит то, что Айзек думает, что я тоже была связана.

— Я не была связана, — отвечаю ему.

Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Мы сидим так близко, что пары нашего дыхания смешиваются в воздухе. У него тёмная щетина. Я хочу коснуться её, просто чтобы почувствовать что-то острое и реальное.

Его глаза всегда интенсивные, два тёмных мыслящих бассейна. Он почти никогда не моргает. Это нервировало меня в самом начале, когда я впервые встретилась с ним, но через некоторое время стала это ценить. Айзек будто боялся что-то пропустить. Его пациенты, которые также заметили это, говорили, что они оценили отсутствие моргания во время операции. «Вы знаете, доктор Астерхольдер никогда не проколет вены», — в больнице была такая шутка.

Почему мне не заткнули рот, не завязали глаза и не привязали мои конечности к столбам моей же постели?

— Чтобы ты смогла освободить меня, — говорит он, читая мои мысли.

Холодок бежит по моей спине.

— Айзек, я боюсь.

Он придвигается и обнимает меня за плечи.

— Я тоже.

Когда дома теплеет, а наши конечности снова могут двигаться, мы открываем люк и спускаемся вниз. И теперь сидим за столом на кухне друг против друга. У наших глаз остекленевший  взгляд двух человек, находящихся в шоке. Хотя я не сомневаюсь, что мы будем быстры как кошки, если понадобится действовать. Прикасаюсь к ручке ножа. Айзек и я положили свои ножи на стол перед собой, их остриё направлены в сторону другого. Ему не обязательно что-то говорить мне, чтобы знать, что у него на лице написано подозрение. Как и у меня. Мы выглядим глупо: похищены, заперты в доме и ожидаем, что тот, кто это сделал, вернётся.

— Выкуп, — говорю я. Мой голос скрипит. Он застревает в горле, прежде чем я могу сказать что-нибудь ещё. Сглатываю и смотрю на Айзека.

Он рыщет глазами по углам комнаты. Его нога дёргается вверх и вниз, я могу чувствовать вибрации через дерево. Каждые несколько минут Айзек переводит глаза от окна к двери.

— Может быть…

Ощущаю паузу, после «может быть». Он хочет сказать больше, но мне не доверяет. И если бы я действительно вникла в свою теорию, она, скорее всего, развалилась бы. Похищения с целью выкупа быстрые и грязные; пистолет, приставленный к голове, скорые требования. Без клавиатуры на двери и достаточного количества продовольствия, чтобы переждать одну из долгих зим как в книгах Джорджа Мартина (Прим. ред.: Джордж Рэймонд Ричард Мартин — современный американский писатель-фантаст, сценарист, продюсер и редактор, лауреат многих литературных премий). Я кладу руки на стол, кончики пальцев повёрнуты внутрь, и опускаю на них подбородок. Мой мизинец касается ручки ножа.

Мы ждём.

В хижине столь устрашающе тихо, что мы могли бы услышать приближающийся автомобиль или человека за милю, но мы всё же продолжаем прислушиваться. Ожидание... ожидание. Наконец, Айзек встаёт. Я слышу, как он ходит из комнаты в комнату. Интересно, он что-то ищет, или ему просто нужно двигаться. Понимаю, что, скорее всего, последнее. Он не может сидеть на месте, когда нервничает. Когда мужчина возвращается на кухню, я нарушаю молчание:

— Что, если они не вернутся?

Он долго не отвечает.

— Здесь есть кладовая, вон там, — Айзек кивает в сторону узкой двери левее стола. — Она снабжена продовольствием, достаточным, чтобы продержаться несколько месяцев. Там двадцатикилограммовый мешок муки. Но дров достаточно только на несколько недель. Четыре, самое большее, если мы их растянем.

Не хочу думать о гигантском мешке муки, поэтому притворяюсь, будто не слышала его. Однако дрова меня беспокоят. Мне бы не хотелось замёрзнуть. Снаружи много деревьев. Если бы мы могли выйти на улицу. У нас были бы дрова.

— Комната с каруселью, — произносит он. — Не считаешь ли ты это странным? — голос мужчины ясный и чёткий. Тот, который Айзек использует с пациентами. Я не одна из его пациентов, и мне совсем не нравится, что врач так со мной говорит.

— Да, — просто отвечаю я.