Испорченная женщина

ЖЕЛАЯ скоротать время в ожидании хозяйки, Анриетта пошла в «Бон Марше».[4] В последний раз она была тут больше тридцати лет назад. Как говорят, «я не очень люблю левый берег».[5] Боже, как тут все изменилось! В мое время сюда ходили за покупками только пожилые сестры милосердия. Да еще, пожалуй, девушки из лицея имени Виктора Дюруи, покупавшие здесь принадлежности для уроков шитья… А теперь я совершенно запуталась – ни одного знакомого уголка… Правда, Мадам говорила, что здесь стало, как в «Саксе» на Пятой Авеню… Но я всего лишь повторяю то, что она мне сказала, так как не знаю ни «Сакс», ни Пятой Авеню… Хотя Мадам тоже ни разу не была в Нью-Йорке, но она часто повторяет, что говорят люди, которые следят за модой, а те повторяют еще чьи-нибудь слова!.. Впрочем, это так, маленькое отступление… Прогулка по «Бон Марше» помогла мне немного развеяться! К тому же на углу оказалась довольно большая кондитерская, где я купила сладостей для Мадам и детей. А себе – соленый хлебец с беконом. Кстати, очень вкусный, я проглотила его в один присест. В нашей булочной такого не делают. Потом я пошла забрать почту Мадам из ее магазина и занесла чеки за прошлую субботу в банк – она меня об этом попросила. Она отдала мне их, перед тем как пойти сами знаете к кому. В банке операционист как-то странно посмотрел на меня. Потом спросил, не заболела ли Мадам. Тоже мне! Что он себе позволяет?!

Вернувшись домой к пяти часам вечера, Катрин выглядит немного успокоившейся. Анриетта оставила почту на кухонном столе и принесла Катрин поднос с едой прямо в кровать. Потом она убирается в комнате хозяйки, проветривает и моет ванную. Катрин нравится чувствовать у себя на лице мягкие лучи солнца. Она вспоминает нежность Оливье, который за несколько часов сумел приглушить ее тревогу. Она наконец соглашается поесть пармской ветчины с зеленым салатом, которые приготовила Виржини.

Пока Анриетты не было дома, Виржини с Тома занимались ужином, состоявшим в основном из мясного ассорти. Дети очень обрадовались, увидев, что матери наконец-то стало лучше. Они поочередно заходят к ней в комнату, и, когда Виржини приносит обратно поднос с пустыми тарелками, на ее лице сияет улыбка. Тома сменяет ее у постели матери. Но когда они с Анриеттой возвращаются на кухню, то неожиданно застают Виржини в слезах. Лицо ее перекошено от ненависти и с трудом сдерживаемой ярости.

– Что стряслось с нашей куколкой? – спрашивает Анриетта. – Надеюсь, ты не пересолила салат? Папа не любит, когда кладут слишком много соли!

– Перестань разговаривать со мной, как с ребенком! Я тебе не куколка! – пронзительно кричит Виржини и выбегает, громко хлопнув дверью.

– Ну и денек! Ты случайно не знаешь, что с твоей сестрой? – Анриетта поворачивается к Тома, но тут ее взгляд падает на оставленную на столе стопку писем.

– Положи на место! – резко произносит она, заметив, что в одной руке Тома держит открытый конверт, а в другой – листок бумаги, содержание которого он внимательно изучает. – Тебя это не касается!

– Я не совсем в этом уверен… Ты хоть знаешь, что делаешь, Анриетта?

– Я выполняю свой долг! Марш отсюда! – заявляет Анриетта безапелляционным тоном, который всегда действовал на детей сильнее, чем увещания матери. Тома с обидой смотрит на нее и выходит, опустив голову, словно ребенок, которого только что наказали.

Мне хотелось остаться наедине со своей печалью. Я говорила с ним, как с маленьким ребенком… Я вложила листок в конверт, даже не посмотрев, что там написано, и сунула письма из магазина Мадам в карман фартука. Конечно, мне стоило бы прочесть то письмо, но это выше моих сил – я никогда не рылась в вещах Мадам. Для меня это недопустимо! Насколько я привыкла всегда держать ушки на макушке, настолько и глаза – закрытыми. Себя не переделаешь. Три поколения гувернанток в услужении у благородных семей! Но то письмо до сих пор не дает мне покоя. Я не могу себе этого простить. Бог свидетель, мною двигали только лучшие чувства!

На следующее утро Катрин с жадностью набрасывается на завтрак – она очень проголодалась. Анриетта улыбается, не сводя с нее радостного взгляда. Она приготовила для хозяйки свежевыжатый апельсиновый сок и поджарила хлебцы с изюмом, купленные накануне в «Бон Марше», к которым положила конфитюра из лепестков роз и кедровых орешков. Все это она принесла в спальню Катрин на серебряном подносе, где также стояли серебряные чайничек и сахарница, которые она доставала лишь по особым случаям.

– Анриетта, это восхитительно! Все так вкусно! Я уже сто лет не ела таких хлебцев. Вы не забыли, что я их обожаю?

– Вы же все время мне про них рассказывали, когда вернулись из свадебного путешествия в Англию, но, кажется, мы их никогда не покупали!

– Да, годы бегут!.. А где дети?

– Ушли на занятия.

– Уже? Который сейчас час?

– Почти одиннадцать.

– Боже мой! Покупатели будут недовольны!

– Разве вы собираетесь на работу?

– Конечно! Я вполне пришла в себя.

– И в самом деле. Да, вот ваша почта… Я положу ее на туалетный столик.

– Хорошо, хорошо…