Испорченные дети

Когда носилки поместили в машину, они превратились в настоящую постель. Ксавье покойно лежал на ней, высокие края предохраняли его от падения. Я села рядом с ним. Нас заперли. Из предосторожности я запретила зажигать внутри машины верхнюю лампочку и даже ночник. Я взяла безжизненную руку, лежавшую рядом со мной поверх одеяла. Пульс бился.

Шоферы, сидевшие на переднем сиденье, ждали. Я махнула им рукой. Очевидно, они заметили мой жест, ибо я услышала, как, застучал, приглушенно зафыркал мотор. Машина плавно без рывка двинулась с места.

Несколько оборотов колес. Мы выбрались на авеню Ван-Дейка. Я отвела глаза от лица Ксавье и старалась теперь сквозь стекло машины разглядеть особняк Буссарделей.

Он был уже невидим. Исчез в темноте. Ни в одном окне не вспыхнул свет.

Вдруг четыре блестящие огненные точки возникли передо мной. Машина проходила под монументальными воротами, которые возвышаются на границе авеню Ван-Дейка и отгораживают этот мирок от всего остального мира. Четыре стеклянные шара на высоких металлических столбах мелькнули передо мной. Машина осторожно огибала угол улицы Курсель. Я оглянулась, мой взгляд притягивали эти четыре светящихся лика. Они приветствовали меня, когда я вернулась из Америки, теперь я покидала их. Они сияли мне в дни моей юности; они освещали ныне бегство и похищение.

Мы завернули за угол. Светящиеся шары переместились во мраке. Машина незаметно набирала скорость. Яркие точки стали совсем маленькими. Угол здания скрыл их от меня одну за другой: три, потом две, потом одна, потом ни одной.   

2

Я покидала Париж, увозя с собой Ксавье, который еще дышал. В числе прочих предосторожностей я опустила все шторы, и свет в нашу машину проникал только сквозь них, в равные промежутки, когда мы проезжали мимо уличных фонарей. Отогнув пальцем угол ближайшей шторки, я убедилась, что шофер благоразумно ведет машину по главным магистралям, поскольку в этот поздний час они были почти пустынны. Таким образом, мы избегали ненужных поворотов и остановок. Впрочем, я не ощущала хода машины; только прислушавшись к работе мотора, я поняла, что скорость переключается автоматически.

Расхваливая мне свой транспорт, хозяин фирмы не погрешил против истины. По Парижу мы ехали с установленной скоростью, а после Итальянских ворот водители набрали скорость и держали ее неизменно; тут только я оценила все преимущества свободной подвески. Я не почувствовала толчков на набережных; не почувствовала их и на мостовых парижских окраин. Точно такое же чувство полнейшего неведения испытала я лишь в каюте парохода, скользившего по невозмутимой морской глади, когда теряешь всякое представление о скорости; только выбежав на палубу или высунув руку в иллюминатор и ощутив силу ветра, выходишь из этого состояния и понимаешь то, что происходит. Я чуть приподняла штору; мимо проносились дома предместья, и, глядя, как они поспешно отступают назад - мы проезжали через еще освещенную фонарями зону, - я поняла, что машина делает пятьдесят, а возможно, и шестьдесят километров в час.

Я встревожилась. За Ксавье. Я отдавала себе отчет в том, что уже долгие часы я как бы витаю в ином измерении, где меня не могут коснуться ни усталость, ни горе; но тем не менее мой мозг работал вполне нормально и напомнил мне, что Ксавье еще дышит; пульс бился... Забыв безапелляционные высказывания врача, я чуть было не постучала в переднее стекло, чуть было не сняла трубку внутреннего телефона, связывавшего меня с кабиной шофера: пусть они едут медленнее. Но, положив руку на койку, я убедилась, что ее даже не трясет. Странная мысль пришла мне в голову: "Если бы Ксавье не находился в коматозном состоянии, если бы можно было еще что-то сделать для него, я сумела бы его напоить, дать ему ложку лекарства так что ни капли не пролилось бы".

Я с наслаждением рисовала себе эту картину, которая самой судьбой уже была далеко отброшена назад.

Весна вступила в свои права. День занялся, когда мы достигли Пон-сюр-Ионн. В свете бледно-желтой зари я узнала маленький городок, который еще спал за закрытыми ставнями. А несколько минут назад я прочла на дорожном столбе название города, давно восхищавшее меня своим звучанием, Вильманош. Отправляясь на машине на юг, я никогда не забывала бросить взгляд на эти места, послать им мысленно привет. Сейчас я вновь проезжала мимо дорожных столбов, они, как знакомые вехи, отмечали мой путь. Шторку я не опустила.

Но ни разу я не бывала здесь в такой ранний час. Еще спал за своими древними воротами Вильнев-сюр-Ионн, спал Оксер. Авалон проснулся первым, и в Сен-Филибер де Турню нас встретило солнце, такое, каким оно бывает в десять утра. Мы проделали большой путь, уже давно на авеню Ван-Дейка обнаружили исчезновение умирающего, которого ночью тайком похитила сумасшедшая.

День начинал постепенно убывать, сокращаясь с каждым поворотом дороги.