Испорченные дети

Акушер медлил с прогнозом и воздерживался выносить определенное решение. Схватки у роженицы прекратились. А тут еще стало сдавать сердце, что внушало самые страшные опасения. По мере того как приближался трагический исход и возникала необходимость хирургического вмешательства, ибо врач уже не рассчитывал на помощь природы, поток родственников, стекавшихся в маленький особняк Симона, становился все мощнее. Каждый день запоздания приносил новую порцию. Сначала ходили только ближайшие родственники, затем появились двоюродные братья и сестры, потом пошли свойственники, сообразно степени свойства - более близкие, потом чуть подальше и, наконец, совсем уже дальние; словно, чем отдаленнее было их родство с Буссарделями, тем больший путь отделял их от особняка Симона; глядя на них, я невольно вспоминала средневековых крестьян, которых при приближении опасности волна за волной приносило в город из самых глухих деревень.

Наши смыкали ряды. Председатель суда и его жена, то есть отец и мать Жанны-Симон, удивленно взирали на это явление агломерации. В первое время они усматривали в этом нескромность; но самые масштабы стали внушать уважение. "Что за сплоченная семья! - твердил с утра до вечера председатель суда. - Что за сплоченная семья?" И впрямь, в тревожных расспросах визитеров, в их беседах вполголоса, в их лицах и в их рукопожатиях никто не уловил бы ни малейших следов лицемерии. Все были вполне искренни. Одновременное присутствие в этом доме неминуемой смерти и жизни, которая должна была неминуемо появиться на свет, воодушевляло большую часть этих людей. Они действительно страдали бы, если бы им пришлось сидеть у себя дома, в то время как на площади Мальзерб разыгрывалась драма деторождения. Ведь это их касалось непосредственно. Они-то знали, что их клан может устоять и выжить в неблагоприятные времена только силою, своей способности к воспроизводству рода. Само собой разумеется, у них вошло в привычку без малейшего удовольствия и, даже напротив, с завистью и скрытым недоброжелательством собираться у родственника, если у того случалось какое-нибудь счастливое событие; если один из них богател или разорялся, их лица под маской сочувствия искажала злобная гримаса; и когда они говорили вслух: "Какое ужасное несчастье!" - то про себя думали:

"Значит, существует все-таки на свете справедливость". Но рождение, но смерть! А уж если и то и другое вместе!

Элен, Валентин и тетя Луиза принимали визитеров в нижнем этаже, давая справки более далеким родичам, которые, понимая, чем они обязаны всем прочим, не пытались подняться на второй этаж. Тетя Эмма, с сильнейшим приступом печени, вдвойне умученная, служила связным между этажами и время от времени останавливалась на лестнице, судорожно прижав руку к правому боку.

- Да бросьте вы, - говорила она тем, кто выказывал ей свое сочувствие. - Разве сейчас до этого?

Но особенно страдала тетя от своей бесполезности. Она была девица, а ее единственная сестра Луиза не имела детей; поэтому тетя Эмма пребывала в неведении относительно всех тайн материнства. Ее не допускали в спальню моей невестки, куда время от времени удавалось проскользнуть за акушером и сиделкой маме или Элен и где круглые сутки дежурила тетя Жюльена.

Да, да, именно тетя Жюльена оттеснила тетю Эмму на задний план, Жюльена, которую тетя всегда высмеивала и которую упрекала за неправильные обороты речи; но младшая сестра моей матери, каких бы ошибок она ни делала в разговоре, была, так сказать, повивальной бабкой всего нашего семейства. Тот факт, что она произвела на свет и воспитала пятерых детей, которые в свою очередь стали отцами и матерями, создал ей среди нашей родни непререкаемый авторитет; и сейчас с появлением нового внука или внучки престиж пятидесятидвухлетней тети Жюльены вырастал с каждым годом. Мало кто из Буссарделей, близких или далеких, появлялся на свет без ее советов, предсказаний и помощи. Такие события возносили её на гребень волны.

Мама ни на минуту не расставалась с Симоном. В гостиной, смежной со спальней, где разыгрывалась трагедия, они считали секунды, минуты, часы, переговаривались, спрашивали о чем-то друг друга, не доканчивая фраз, понимая друг друга с полуслова, одинаково реагировали на молчание и звуки, сплоченные, спаянные тревогой и страхом так тесно, как маме никогда не мечталось.

Мама поскреблась в дверь спальни; на пороге появилась тетя Жюльена в белом халате.

- Сейчас акушер выйдет. Ты, Мари, с ним поговоришь.

Акушер действительно вышел из спальни. Я пошла за председателем и его женой, которые ждали в кабинете Симона. Акушера окружили, засыпали вопросами. Он ответил: пока еще трудно окончательно высказаться за оперативное вмешательство. Возможно, завтра... Он полагает, что накладывать щипцы, пожалуй, бесполезно. Значит... И в тишине трагически прозвучало слово, которое никто не осмелился повторить: кесарево сечение... Акушера пришлось увести по черной лестнице, так как парадную забила толпа родственников.