Испорченные дети

- Конечно. Хотите, я зайду за вами через час?

- Не стоит. Я решил сразу же поездить по Парижу в такси. И вы поедете со мной. Подождите минуточку.

Норман потребовал себе номер окнами на улицу, "чтобы наблюдать Париж", и велел отнести туда багаж. Я не отрываясь следила взглядом за гибкими движениями юноши в пальто спортивного покроя, точного в жестах, отдающего приказания уверенным тоном, сразу обжившегося в чужой стране. Потом он снова подошел ко мне.

- Вы первый раз в Париже, Норман?

- Да. Я хочу немедленно посмотреть...

Снова повторилась сцена с записной книжкой. Найдя нужную страницу, Норман выпалил одним духом:

- Колоннаду Лувра, площадь Вогезов, Арену Лютеции, дом на улице Вольта.

- Но уже темно, вы ничего не увидите.

- Приеду еще раз днем. Мне не терпится: я хочу сравнить подлинники с репродукциями.

Он сел рядом со мною в такси. Я сказала шоферу, куда ехать. Видно, такова уж я от рождения, но меня обрадовал выбор Нормана. Хорошо, что он не попросил отвезти его сначала на Елисейские поля, или на Бульвары, или в квартал Пигаль.

- Если хотите, Норман, я буду вашим гидом. Покажу вам уголки, которых никто не знает, старинные особняки, которые, очевидно, в вашем списке не значатся. И непременно свезу вас в Версаль.

- О! Версаль у меня записан.

- Не сомневаюсь...

Прижавшись лицом к стеклу машины, Норман открывал для себя Париж. Я спросила:

- А сколько времени вы здесь пробудете?

- Всего три дня! Но, вернувшись из Тироля, побуду здесь подольше. Вы знаете, я еду в Тироль изучать местную архитектуру. Сейчас речь идет о том, чтобы выстроить тирольскую деревню на берегу озера Хантингтон. В конце концов моя работа на Биг Бэр имела огромный успех...

Еще накануне я выслушала бы это название, не потеряв душевного равновесия. Но вот Норман приехал из Америки. И сейчас эти два слова вызвали во мне какой-то тайный отзвук. Я схватила своего спутника за руку, чтобы не дать ему кончить фразу, и произнесла:

- Норман, у меня к вам просьба: не говорите со мной о Биг Бэр.

Слезы выступили у меня на глазах. Я отвернулась к окну. Теперь Норман не мог заметить моего смятения; тем более что его отвлекало зрелище парижских улиц. Поэтому я без помех докончила:

- И об университете Беркли, я о Сан-Франциско, и о тихоокеанских пляжах.

Я проснулась утром в чужой постели, чувствуя тяжесть в веках, ломоту во всем теле, а на губах вкус пепла.

Я, которая всегда гордилась тем, что в конце концов делала то, что хотела, я, которая с самого детства равно принимала любые последствия любых своих поступков, я, которая в буквальном смысле слова не знала, что такое раскаяние, - я сейчас не могла заставить молчать горький упрек, зревший в моей душе. На что же я, в сущности, надеялась?

Конечно, внезапное появление Нормана меня потрясло. Я не могла этого предвидеть, возможно, даже не хотела, и тем не менее мне показалось, что оно несет ответ на сотни туманных вопросов, избавит от множества мелких трудностей, в которых я барахталась. Подобно любому человеку, раздираемому двумя противоположными силами и не знающему, не решившему еще для себя, какая из этих сил ему предпочтительнее, я сразу же ухватилась за этот случай, дарованный мне судьбою. А вдруг именно он и есть? Ведь сама я ничего не предпринимала для этого, и однако ж... "А вдруг это знамение..." Отговорка слабых! Я дошла уже и до таких уловок.

Неужели я впрямь надеялась, что из этой встречи может воспоследовать нечто счастливое? Каковы были мои намерения, чем я обольщала себя? Вернуть себе Нормана? Позволить Норману увезти меня с собой? Оправдать худшие опасения моей семьи, которая уже успокоилась насчет моего брака с американцем?

Или самым банальным образом, безотчетно, инстинктивно я не сумела смирить волнение, когда неожиданно появился мой индеец? Ждала ли я прикосновения этих губ, объятия этих рук, предчувствовала ли я, что эта ночь вернет мне хотя бы наслаждения тех ночей?

Только их "она мне и вернула.

А он, сейчас, когда проснется, что подумает он? Ибо и это тоже было важно. Как истолкует себе мой бывший друг эту непоследовательность, этот рецидив?

Мне удалось пройти в ванную комнату, не разбудив Нормана. Когда я, одетая, вернулась в номер, Норман в пижаме делал утреннюю зарядку. Он прервал свое занятие и помог мне надеть пальто, которое я сняла с вешалки. Но я не вышла из номера, а, как была в шляпке, в перчатках, в пальто, опустилась в кресло. И заговорила непринужденным тоном:

- Знаете, Норман, я не могу быть с вами все эти дни... Впрочем, в Париже у вас есть, конечно, еще знакомые, кроме меня, а если у человека в распоряжении всего лишь три дня... Правда, когда вы вернетесь из Тироля, вас не так будут рвать на части, но, к великому моему сожалению, боюсь, что меня здесь в это время не будете. Конечно, вы можете всегда позвонить мне, если захотите; если меня не окажется дома, мне передадут. Но главное, я не хочу, чтобы вы думали, будто обязаны...

Мне не удалось докончить фразу.

- К чему вы мне все это говорите, Эгнис?