Исповедь

Первые же свои трудовые будни Павел Георгиевич отметил все тем же несгибаемым упрямством. Ничему не верил на слово, все норовил проверить сам. К сводкам и цифрам, ложившимся на его стол, относился с подозрением и частенько выезжал на «полевые исследования», вскрывая злоупотребления и очковтирательства. Поработать так ему удалось совсем немного. Первым звоночком был уход жены. Вера уговаривала его притормозить, одуматься и посмотреть внимательно местные новости, где слишком часто мелькали оптические винтовки и милицейские сирены. «Чего ты добиваешься? — кричала она, выходя из себя. — Чтобы и тебя вот так?.. Подумай хотя бы о нас с Жоркой!»

В конце концов жена ушла, хлопнув дверью, в какую-то более спокойную жизнь, а Жорка решил остаться с отцом после развода родителей. Ему было семнадцать, и он с восторгом взирал на отцовскую деятельность по преобразованию новой страны.

Два года назад сын активно помогал ему в предвыборной кампании: готовил листовки, сидел на телефоне в штабе, вел регистрацию писем и посетителей.

Спокойной жизни у Осетрова не было никогда. Всегда кто-то теснил, угрожал, пугал. А потому он давно перестал обращать внимание на угрозы. Да, в ту злополучную пору ему звонили. Но он даже хорошенько не запомнил тот звонок. Угрозы как таковой даже высказано не было, просили свернуть знамена и уйти на покой. Осетров бросил трубку и тут же забыл о звонке.

Вспомнил он о нем лишь тогда, когда позвонили из больницы. Сказали: «Ваш сын… наркотическое опьянение… без сознания…»

Он даже не сразу понял, что речь о Жорке. В голове не укладывалось. А когда увидел его на больничной кровати — худенького, слабого, с запавшими, безжизненными глазами, расплакался как баба.

Забрал из больницы, нанял врачей, охрану. А тут еще появилась Санникова с вопросами. Он не хотел подпускать ее к сыну, но женщина сумела его уговорить. Она приезжала к ним дважды, пока Жора был жив, разговаривала с ним, помогала бороться…

Мальчик практически ничего не мог рассказать о том, что с ним случилось. Напряженно морщил лоб, но мысль ускользала. Сосредоточиться не было сил. Жизнь вытекала из него по капле. Но что-то о летучей мыши он все-таки успел ей сказать…

Санникова приезжала и на похороны Жоры. Павел Георгиевич вспоминал о ней с благодарностью. Она сделала все возможное, чтобы успокоить его жену, приехавшую из-за границы на похороны сына и с кулаками кидавшуюся на Осетрова. «Я предупреждала тебя! — захлебываясь слезами, кричала она. — Кому нужно то, что ты делаешь, если родной сын…» Санникова стояла с ней рядом на кладбище и поддерживала ее под руки, хотя сама выглядела нелучшим образом. Ведь это именно она просидела с умирающим мальчиком последние дни. И не по долгу службы, в этом не было никакой необходимости, а из сострадания.

В последний раз Павел Георгиевич виделся с Костиной мамой позапрошлой осенью. Она попросила его о встрече, причем настаивала на том, чтобы встреча была на нейтральной территории, не в офисе. Наверно, догадывалась, что за ней следят… Встреча была короткой. Ни у нее, ни у Осетрова лишней минуточки не было. Павел Георгиевич вспомнил, что она отказалась от кофе и пообещала, что не займет у него много времени. Спросила, не звонили ли ему больше с угрозами. Осетров пожал плечами. Такие звонки для него в последние пять лет стали привычными. Он не защищен от них. Санникова попросила его внимательно изучать корреспонденцию, не доверяя секретарю. Потому что секретарь может расценить как шутку листок с нацарапанным изображением летучей мыши. А потому, если такое письмо будет, то Павел Георгиевич даже не узнает о нем.

«С чего вы взяли, — спросил он ее тогда, — что такое письмо непременно будет?» Она показала разорванный пополам смятый листок. «Что это?» — спросил побелевший Осетров. «Содержимое вашего мусорного ведра на следующий день после смерти Жоры. Вы ведь в тот день на работе не были». Павел Георгиевич не мог справиться с собой. «Но ведь это равносильно тому… Они же расписались в содеянном! Я…» — «Мы пока ничего не можем сделать. Слова Жоры не являются доказательством. Врачи подтвердят, что мальчик почти все время бредил… Но я обещаю вам, что не оставлю этого. К тому же я вчера обнаружила кое-что…» Санникова стояла у двери, но Осетров преградил ей дорогу: «Я должен знать!»

Она усмехнулась: «Возьмите телефонный справочник и узнаете! Я позвоню, если понадобится ваша помощь! Прощайте!»

Она ушла, а Осетров встал у окна, пытаясь унять разболевшееся сердце. Он положил под язык таблетку валидола и увидел, как Санникова села в машину. Ее миниатюрная «Ока» среди массивных иномарок, окружавших их дом, выглядела хрупкой и беззащитной. Он смотрел ей вслед, пока она не вырулила на улицу и не поехала в направлении площади. Валидол не помог, и Павел Георгиевич собирался прилечь минут на пятнадцать. Прежде чем задернуть занавеску и отойти от окна, он еще раз посмотрел вслед маленькой «Оке».