Исповедь

10. Я читал: «Вознегодуйте и перестаньте грешить». Как волновали меня эти слова. Боже мой! я уже научился негодовать на себя за прошлое, чтобы впредь не грешить, и негодовал заслуженно, ибо грешила во мне не природа чуждая, свойственная порождению мрака, как говорят те, кто не гневается на себя и «собирает гнев на себя в день гнева и откровения праведного суда Твоего». Уже блага мои были не вне меня, и не телесными очами, не в лучах этого солнца искал я их. Те, кто ищет радоваться внешнему, быстро увядают, растрачивают себя на зримое и преходящее и в своем изголодавшемся воображении пытаются отведать несуществующей пищи. О если бы истомились они голодом и сказали: «Кто покажет нам доброе?» Скажем, пусть услышат: «Запечатлен в нас свет лица Твоего, Господи». Мы сами — не свет, «Который просвещает всякого человека», но мы просвещены Тобой: мы были «некогда тьма, а теперь свет в Тебе». О если бы видели они это внутреннее и вечное! вкусив от Него, я скрежетал зубами, потому что не мог им его показать. Пусть бы принесли они мне сердце, отвращающееся от Тебя ко внешнему, и сказали: «кто покажет нам доброе?» Оно там, где я гневался на себя, в тайниках сердца моего, где я был уязвлен; где я убил и принес в жертву ветхого человека и начал размышлять, надеясь на Тебя, о своем обновлении; там начал Ты становиться мне сладостен и «дал радость в сердце моем». Так громко восклицал я, узнавая прочитанное в сердце; я не хотел, убивая время и убиваемый временем, рассеиваться многообразием земных благ: в Твоей вечной простоте была для меня «другая пшеница, вино и елей».

11. А на следующем стихе громко вскрикивал я криком из глубины сердца моего: «О! в мире! о! в Нем Самом!» что значат Его слова: «Усну и вкушу покой?» Кто воспротивится нам, когда исполнится написанное: «Поглощена смерть победой?» и Ты есть Сущий и не меняешься; в Тебе покой, забывающий о всех трудах, и нет с Тобой никого, кроме Тебя, и не для погони за многим, не тем, что не Ты, «утвердил Ты меня, простого, Господи, в надежде». Я читал и горел и не находил, что бы сделать для глухих мертвецов, к которым принадлежал раньше и сам я, чума, горький слепец, пес, лающий на слова, медовые от небесного меда, светлые от света Твоего. И я изводился, думая о врагах этого Писания.

12. Когда переберу я в памяти все, бывшее в эти праздничные дни? но я не забыл и не умолчу ни о жестокости бича Твоего, ни о дивной скорости милосердия Твоего. Ты мучил меня тогда зубной болью, и когда она усилилась до того, что я не мог говорить, пало мне на сердце попросить всех моих, кто тут был, помолиться за меня Богу всяческого спасения. Я написал это на дощечке и дал им прочесть. И только преклонили мы молитвенно колени, как боль исчезла. Но какая боль! и каким образом она исчезла? Признаюсь: я устрашился. Господь мой и Бог мой: ничего подобного не испытал я с начала жизни моей.

И проникло в глубь сердца моего признание власти Твоей, и радостно, с верой восхвалил я Имя Твое. А вера эта не позволяла мне успокоиться о прежних грехах моих, еще не прощенных через Крещение Твое.

V

13. По прошествии каникул я отказался от своего места: пусть медиоланцы поищут для своих школьников другого продавца слов; я определил себя на службу Тебе и не годен был для учительства по причине затрудненного дыхания и болей в груди. Я изложил в письмах Твоему предстоятелю, Амвросию, мужу святому, прежние заблуждения мои и теперешнее желание свое и попросил указать, какие из Книг Твоих предпочтительнее всего мне читать, чтобы приготовить себя к принятию такой великой благодати. Он велел читать пророка Исаию, думаю, потому, что яснее других говорит он о Евангелии и призвании язычников. Не поняв и первой главы его и решив, что и вся книга темна, я отложил вторичное ее чтение до тех пор, пока не освоюсь с языком Писания.

VI