Исповедь

24. Когда в беседе нашей пришли мы к тому, что любое удовольствие, доставляемое телесными чувствами, осиянное любым земным светом, не достойно не только сравнения с радостями той жизни, но даже упоминания рядом с ними, то, возносясь к Нему Самому сердцем, все более разгоравшимся, мы перебрали одно за другим все создания Его и дошли до самого неба, откуда светят на землю солнце, луна и звезды. И, войдя в себя, думая и говоря о творениях Твоих и удивляясь им, пришли мы к душе нашей и вышли из нее, чтобы достичь страны неиссякаемой полноты, где Ты вечно питаешь Израиля пищей истины, где жизнь есть та мудрость, через Которую возникло все, что есть, что было и что будет. Сама она не возникает, а остается такой, какова есть, какой была и какой всегда будет. Вернее: для нее нет "была" и "будет", а только одно "есть", ибо она вечна, вечность же не знает "было" и "будет". И пока мы говорили о ней и жаждали ее, мы чуть прикоснулись к ней всем трепетом нашего сердца. И вздохнули и оставили там "'начатки духа"* и вернулись к скрипу нашего языка, к словам, возникающим и исчезающим. Что подобно Слову Твоему, Господу нашему, пребывающему в Себе, не стареющему и все обновляющему!

25, Мы говорили: "если в ком умолкнет волнение плоти, умолкнут представления о земле, водах и воздухе, умолкнет и небо, умолкнет и сама душа и выйдет из себя, о себе не думая, умолкнут сны и воображаемые откровения, всякий язык, всякий знак и все, что проходит и возникает, если наступит полное молчание, - (если слушать, то-они все говорят: "не сами мы себя создали; нас создал Тот, Кто пребывает врчно") - если они, сказав это, замолкнут, обратив слух к Тому, Кто их создал, и заговорит Он Сам, один не через них, а прямо от Себя, да услышим слово Его, не из плотских уст, не в голосе ангельском, не в грохоте бури, не в загадках и подобиях, но Его Самого, Которого любим в созданиях Его; да услышим Его Самого - без них, как сейчас, когда мы вышли из себя и быстрой мыслью прикоснулись к Вечной Мудрости, над всем пребывающей; если такое состояние могло бы продолжиться, а все низшие образы исчезнуть, и она одна восхитила бы, поглотила и погрузила в глубокую радость своего созерцателя - если вечная жизнь такова, какой была эта минута постижения, о котором мы вздыхали, то разве это не то, о чем сказано: "Войди в радость господина Твоего"? когда это будет? не тогда ли, когда "все воскреснем, но не все изменимся"?

26. Я говорил это, если и не так и не этими словами, то Ты знаешь, Господи, что в тот день, когда мы беседовали, ничтожен за этой беседой показался нам этот мир со всеми его наслаждениями, и мать оказала мне: "Сын! что до меня, то в этой жизни мне уже все не в сладость. Я не знаю, что мне здесь еще делать и зачем здесь быть; с мирскими надеждами у меня здесь покончено. Было только одно, почему я хотела еще задержаться в этой жизни: раньше чем умереть, увидеть тебя православным христианином. Господь одарил меня полнее: дал увидеть тебя Его рабом, презревшим земное счастье. Что мне здесь делать?"

XI.

27. Не помню, что я ей ответил, но не прошло и пяти дней или немногим больше, как она Слегла в лихорадке. Во время болезни она в какой-то день впала в обморочное состояние и потеряла на короткое время сознание. Мы прибежали, но она скоро пришла в себя, увидела меня и брата, стоявших тут же, и сказала, словно ища что-то: "где я была?" Затем, видя нашу глубокую скорбь, сказала: "Здесь похороните вы мать вашу". Я молчал, сдерживая слезы. Брат мой что-то сказал, желая ей не такого горького конца; лучше бы ей умереть не в чужой земле, а на родине. Услышав это, она встревожилась от таких его мыслей, устремила на него недовольный взгляд и, переводя глаза на меня, сказала: "посмотри, что он говорит!", а затем обратилась к обоим: "положите это тело, где придется; не беспокойтесь о нем; прошу об одном: поминайте меня у алтаря Господня, где бы вы ни оказались". Выразив эту мысль, какими она смогла словами, она умолкла, страдая от усиливавшейся болезни.