Исповедь англичанина, любителя опиума

Завтрак у лорда Д- действительно был великолепен, но мне казался в три раза великолепней, ибо стал первой настоящею трапезой, первым истинным пиршеством за долгие месяцы. Как ни странно, я почти ничего не смог съесть! Помнится, когда я получил десять фунтов, тот же час я отправился в лавку к булочнику, дабы купить булочек - сей магазин я уже около двух месяцев изучал с такой жадностью, что и вспомнить об этом не могу без чувства унижения. Я хорошо знал историю Отвея {78} и опасался есть слишком быстро. Впрочем, тревожился я напрасно, потому как аппетит у меня совсем исчез, и я почувствовал себя дурно, не проглотив и половины купленной снеди. Очень долго я испытывал такие ощущения, когда ел нечто, напоминающее настоящую еду; даже если я не мучился тошнотою, то, как правило, часть съеденного отвергалась моим желудком, причем порою сие сопровождалось выделением кислоты. Вот и теперь, за столом лорда Д-, мне было не лучше обычного: среди всей роскоши аппетит покинул меня. К несчастию, я всегда жаждал вина. Я объяснил свое положение лорду Д-, присовокупив краткую повесть о недавних страданиях; на эту речь хозяин отозвался с горячим сочувствием и велел подать вина. Оно принесло мне кратковременное облегчение и удовольствие, замечу - я никогда не упускал случая выпить, ибо в то время боготворил вино так же, как теперь - опиум. Однако уверен, что тогдашнее мое пристрастие лишь усугубляло болезнь, ибо тонус желудка у меня резко снизился и мог бы подняться только при упорядоченном режиме. Надеюсь, все ж не из одной любви к вину просиживал я подолгу у моих итонских друзей; хотелось мне верить тогда, что была на то иная причина, а именно неохота тотчас же обращаться за столь деликатной услугою к лорду Д-, для каковой просьбы у меня не было достаточных оснований. И тем не менее, дабы поездка в Итон не прошла даром, я вынужден был изложить мою просьбу. Лорд Д-, известный своею безграничной добротою, - которая в отношении меня определялась скорее состраданием и близкой дружбой моею с некоторыми из его родственников, нежели тщательным исследованием моих обстоятельств, - отвечал, однако, нерешительно. Он признался, что предпочитает не вести дел с ростовщиками, ибо опасается, как бы его близкие не узнали о том. Кроме всего, он сомневался, покажется ли вообще убедительною моим нехристианским друзьям подпись наследника, куда менее состоятельного, чем граф -. И все-таки лорд Д- не желал, видимо, огорчать меня решительным отказом и после краткого размышления обещал, хотя и на определенных условиях, стать мне порукою. Ему тогда едва ли было восемнадцать, но, думается, ни один дипломат, пусть даже самый бывалый и искушенный, не повел бы себя лучшим образом - в столь изысканной манере (еще более очаровательной благодаря той искренности, что так присуща юношеству) проявлялись его осмотрительность и благоразумие! Не ко всякому, конечно, можно обратиться с подобным делом, ибо рискуешь в ответ быть удостоенным взора сурового и неблагосклонного, словно бы глядит на тебя голова сарацина.

Воодушевленный данными мне обещаниями, не то чтобы слишком утешительными, но и гораздо более приятными, чем я ожидал, через три дня я возвратился в Лондон виндзорскою каретою {79}. Вот уж и близок конец моей истории: евреи не приняли условия лорда Д-. Возможно, в конце концов, ростовщики и согласились бы и были только заняты добычею нужных сведений и потому просили отсрочки; но дело все откладывалось, время шло, и та малость, что оставалась у меня от былых десяти фунтов, таяла, и ясно виделось мне, что, пока все не образуется, я вновь окажусь в прежнем отчаянном положении. Неожиданно, волею случая, открылся путь к примирению с моими друзьями. Спешно покинув Лондон, я направился в дальнюю часть Англии, а затем - в университет; и прошло немало месяцев, покуда я сумел побывать вновь в том городе, который был и по сей день остается столь значительным в судьбе моей, в городе моих юношеских страданий.