Исповедь четырех

Сестры мои! Вы — пчелки с волшебным и острым жалом,
заряженным каким-нибудь миротворящим трамалом.
Уколите меня, уколите, и тогда, быть может, во сне я
пойму, для чего я здесь и что за идею
мне внушает, открывшись, Бог, и почему же,
почему я сижу внутри, а не гуляю снаружи,
жалуясь на измены мужа, на мамино пьянство,
на моих отчаянья приступов постоянство,
на желание бросить все и уехать к морю,
где можно плавать — и плакать, зная, что не поможешь горю.
Очевидно, этого горя мне все-таки было мало.
Так я думаю ночью, когда остаюсь без трамала.

Хренозепам ваш, сестры, мне — что слону дробина.

И вот всю ночь напролет я смотрю живые картины:
вот Доктор курит. Уставший. Бросает бычок с балкона.
Вот Доктор берет, о боги, мою руку в свои ладони,
а она ничего не чует. NB: я теперь калека.
Мне это чуть-чуть обидно — как даме и как человеку,
потому что, знаете, Доктор, но ваши прикосновенья
хотелось бы чувствовать. Доктор, простите за откровенье,
как и многое, кроме.

Ночью тоскливо в Склифе.

Тут Земной Филиал преисподней.
Свои тут Танталы, Сизифы.
и все они просят пощады, а я — ключа от загадки,
но жизнь пока все играет с собственным смыслом в прятки.

Стихотворение помечено первым августа. Прошло две недели с момента аварии. Всего Ира провела в больницах полгода. Так долго из-за того, что не было положительной динамики и врачи не могли понять, почему у нее не двигается рука. Рука болела не переставая, как все зубы вместе взятые. Ира утихомиривала боль тем, что каждые четыре часа колола анальгин и баралгин. Ей уже намекали, что, может, морфин все-таки попробуем, но она отказалась, лучше уж терпеть. От этого всего она находилось в каком-то полусумеречном состоянии. И, в общем, тут по-хорошему нужны были какие-то внешние силы. Например, родители.