– Можно говорить, что мы толкаем этот эволюционный процесс, воздействуя на окружающую среду радиацией, токсинами, инсектицидами и пестицидами. Только ее изменение в этом случае идет темпами гораздо более резкими, чем в природных условиях, – улыбнулся мне отеческой улыбкой Ганнибала Лектора, – но в результате, мы имеем тварей, с которыми боремся ядами еще более сильными, снова способствуя тому, что через определенный период времени получим новых «монстров», против которых наше оружие будет бессильно и придется создавать новое. Мы меняем не то и не там. Работа природы филигранна и медленна, она длится миллионы лет. Мы изменяем вид за 5 лет. В результате рушатся налаженные тысячелетиями системы. Мы создаем мир, никто с этим не спорит. Но это мир, построенный на разрушении другого.
Да, они разрушали мир, чтобы построить другой, и что можно этому противопоставить? Я невесело улыбнулся и, прежде чем задать следующий вопрос, пробормотал:
– Ответ шедеврален, профессор, даже Кровавый Барон не сформулировал бы лучше.
Я просто бросил камень, а Лев Давыдович подхватил его на лету и раскрошил в пальцах:
– Спасибо, Даниил, я знал, что вы оцените мою искренность.
Я усмехнулся:
– А как вы считаете, с точки зрения генетики нас может ожидать катастрофа из-за этого эволюционного процесса?
– Я считаю, все взаимосвязано, – спокойно произнес он, – и изменение одного повлечет за собой изменение других звеньев. Я могу точно сказать, что увеличение радиационного фона плохо влияет на гены, способствуя появлению генетических уродов. Сейчас каждый второй ребенок рождается с патологиями разной степени тяжести. Это все – проблемы генетические. Не стану говорить о катастрофе, но изменения грядут. И я не замечаю, чтобы эти изменения шли в лучшую сторону. Открытие лекарств от новых болезней – это хорошо. И новые технологии никто не осуждает. Но со всеми технологиями никто не умеет заделывать озоновые дыры. Никто не может восстановить запасы той же нефти. Никто не в состоянии снизить до нормального радиационный фон в Чернобыле. Никто не может справиться с эффектом глобального потепления, который отнюдь не приносит пользы. Разрушая, нельзя прийти ни к чему хорошему. Но без разрушения не будет цивилизации.
– Но вы же разрушаете! – не выдержал я.
И снова невозмутимый взгляд ледяных глаз:
– Мы контролируем процесс распада, молодой человек.
И точка. Я ушел от него, зная – он в сущности прав. Если не задумываться о том, что запасы нефти однажды будут исчерпаны, то никому в голову не придет найти альтернативу. И так во всем: только потеря заставляет творить.
Когда я пришел к Страннику, у него сидел гость. Евгений Михайлович внимательно посмотрел на меня, поднялся со стула, подошел в холодильнику, достал бутылку водки и молча разлил по стаканам. Я был благодарен ему за тихое понимание того, что после встреч с представителями спецслужб обычного человека начинает сильно потряхивать. Мы выпили и я полез за сигаретой.
– Это Александр, – наконец нас познакомили. Я поднялся и поздоровался за руку:
– Даниил.
– Сейчас машина придет, и поедете на «ходку».
Я спорить не стал. Странник говорил таким тоном, что оспаривать что-то было бы глупо и главное – бесполезно. Я поглотил бутерброд и с мрачной издевкой подумал: от нас будет пахнуть водкой, и нас сожрут крысы, а еще лучше взять пива для опохмела этим тварям:
– Не будет пахнуть водкой, – авторитетно заявил мой новый проводник. Его карие глаза были проницательными и чуть грустными, словно у спаниеля, – на пятьдесят грамм крысы не поведутся.
Я бросил колючий взгляд на Странника, очевидно он рассказал Александру о моей работе. В ответ Евгений Михайлович просто улыбнулся и вытолкнул нас на лестницу – у парадной просигналила машина.
– Все-таки одному под землю лучше не ходить, – вещал мой спутник, когда мы наконец спустились, – даже если не первый год и знаешь все ходы-переходы, как линии на руках. Все равно не надо. Ну, первое дело, это безопасность, конечно. Мало ли что случиться может. В тоннелях все ветшает. В любой момент трубу прорвет, можно ногой в яму попасть. Вывих, перелом – как потом выбираться будешь? Вот так вот все прозаично и никакой романтики. А товарищ все же поможет, вытащит. Вообще под землей чувство взаимопомощи обостряется. Ну и терпимости, понятное дело. А что. Всякое можно под землей увидеть. В каком-то смысле, очень даже населенные места. Это если не считать всяких крестьян-монтеров. Бомжи, подростки, отморозки всякие. Кому надо спрятаться – многие под землю идут. Ну и там каждый своим делом, понятно, занимается. А ты идешь, видишь – и мимо проходи. Не мешай. Потому что вмешаешься – себе дороже будет, а толку все равно никакого. Чушь это все – про гражданскую сознательность под землей. Там каждый за себя. Только друзья друг за друга. Но и тут тоже: на друга надейся, а сам под ноги смотри. Подземелья – это не пещеры, конечно. Но бывало и так, что пропадали здесь. И я не знаю, из-за чего. Или по дурости своей и невнимательности, или случай так вышел, и ничего уже тут не попишешь.