Исповедь добровольного импотента

Харя встает на четвереньки, запрокидывает голову, и лицо его искажает страшная гримаса: бордовые щеки сдвинуты на глаза, мокрые губы навыпуск, зубы скрипят, как будто он — Харя — пытается сорвать Землю с ее проторенной траектории. Пошипев и попускав слюну, Харя выдает утробный рык и обессиленный валится на кровать.

— А чего он рычал-то? — осторожно спрашивает Хайдар.

— Да ты что, Хайдар, салага?! Он же кончил! Ты что, не кончал никогда?!

Хайдар смущенно улыбается и что-то бормочет на татарском. И все понимают — не кончал он еще в своей жизни. Да и большинство в нашей комнате еще не стискивали зубы и не рычали от самого желанного конца.

— Ладно, — рубит Харя. — Я вас научу! Малек, встань-ка там на стрем.

Малек — большеротый, вечно сопливый адъютант Хари, спрыгивает с кровати и, шлепая босыми ногами, бежит к двери. Харя извлекает из-под матраца глянцевый журнальный лист.

— Будем учиться дрочить. Вот эрот — для настроя.

(Ох, эрудит был наш Харя.)

Развернул и приколол лист к стене. Мы потянулись к вывешенному учебному пособию.

На белом фоне зыбкие струящиеся линии передавали контуры обнаженных фигур — коленопреклоненного мужчины с бычьей головой в руках и дородной женщины, в позе тореадора. Заветный треугольничек большегрудой матадорши был смело взлохмачен синим фломастером. Под рисунком надпись: П. Пикассо. «Танец с бандерильями».

— Надо бы, конечно, цветную надыбать, — вздыхает учитель, взбивая подушку, — но здешняя библиотекарша зверь. Все журналы наизусть знает. Ничего не выдрать. Но ничего, я ей жабу в компот подкину на день Нептуна.

Харя откидывается на подушку и приспускает свои сатиновые трусы. Мы отрываемся от штрихпунктиров Пикассо и обращаемся непосредственно к натуре.

Харя был дважды второгодником, но природа не подчиняется решениям педсовета, и если человеку тринадцатый год, то это видно и без всякого табеля об успеваемости.

— Тут главное фантазировать, — наставлял Харя, — а остальное дело техники.

Действительно, внешне прием выглядел азбучно. Мы овладели им слету. Но наставник наш требовал напряженной внутренней деятельности.

— Представьте себе чувиху из первого отряда голяком — буфера… жопа… ляжки… и розовый секелечик выглядывает из махнушки.

Его вкрадчивый голос все настойчивее будоражил наше еще неокрепшее воображение. Я силился воссоздать собирательный образ «чувихи из первого отряда». Пытался увязать воедино роскошную грудь черноволосой Гани с вертлявой попкой рыжей Женьки. Ноги мне пришлось позаимствовать у Раушан из второго отряда. А что было делать, если в первом отряде не нашлось таких великолепных линий?! Но центр композиции зиял устрашающей безнадежностью. Я лихорадочно перебирал скудные запасы зрительной памяти. Увы, только зародыш толстенькой Полины бледным пятнышком колыхался на самом ее дне. Но он не соответствовал общим масштабам моей модели, и как я не прикидывал — картина не оживала. В конце концов, я запутался, ослабил внимание, и неодухотворенный образ распался. Я огляделся. Товарищи мои самоуглубленно работали, даже Малек оставил стрем и, привалившись к косяку, усердно воображал.

Я был на грани отчаяния — не способен! Невластен! Мне недоступна женщина! Никто и никогда не скажет мне: «О-о! Ты убьешь меня!» И вдруг, от этой цитаты, как от заклинания, на экране моего внутреннего зрения засветилась картина, которую нарисовал нам Харя. Она даже дополнилась кое-какими деталями из моих личных наблюдений. Например, трусы на Фирюзе Харисовне виделись мне черными и с кружевами. Такие трусы имелись в гардеробе нашей воспитательницы — Виолетты. Я приметил их висящими на форточке окна ее комнаты. А вот пупырышки на вершинках ягодиц принадлежали Майе — медсестре. Вчера во время купания я наткнулся на ее огромный зад щекой и ощутил его холодным и шершавым. Все это так взволновало меня, какое-то новое чувство, похожее на панический страх и неожиданную радость, перехватило дыхание, и вдруг все мышцы моего тела стали наливаться горячей тяжестью. Я испугался и отдернул руки. Но лавина прорвалась и поглотила меня всего. Стиснув зубы, я… зарычал!

Да, это было открытие. Внутри меня таилось великое чувство! Вдохновителем его была Женщина! А имя ему Совершенный Восторг! Что могло сравниться с ним? Футбол? Купание? Или запуск планера? Все обесценивалось рядом с этой игрой воображения и торжеством жгучего блаженства! Я полюбил эту игру. Все мое существо было охвачено нетерпением. Я жаждал продолжения.

Днем кропотливо и настойчиво собирал я материал для вечернего творчества:

— ветер всколыхнул подол платья девочки из старшего отряда, а мой глаз выхватил стремительную линию ее ноги;

— уборщица тетя Саша нагнулась к своему ведру, а в моей коллекции появились трепещущие, усыпанные капельками пота огромные груди со сморщившимися черешнями сосков.