Исповедь добровольного импотента

Неумолимо время движется к закрытию. Башкирки допили припрятанную под прилавком бутылочку настойки «Караидель», упаковали нераспроданные творог, сметану по сумкам и двинулись к выходу. Татарка взялась подсчитывать выручку — на всех пальцах ее изящных рук красовались засаленные золотые кольца разной величины.

— Все, хватит! — не выдерживает отец. — Пошли брать окорочка, а не то, точно, лебеду есть придется! — и поднявшись, он решительно направляется к прилавку. Но тут, как из-под земли, на его пути возникает маленькая, сутулая старушка в наглухо застегнутом болоньевом плаще и с алюминиевым бидончиком в руке.

— Здравствуйте, Мария Григорьевна, — останавливается отец.

Старушка молча смотрит ему прямо в глаза.

— Как поживаете? Здоровье как? — расспрашивает отец, косясь на остатки американской роскоши.

В ответ Мария Григорьевна лишь дергает головой, как бы, отгоняя назойливые фразы, и еще пристальнее всматривается в очи моего родителя.

— Вот, мой сын, старшенький, — переводит внимание на меня отец.

Старушка с той же интенсивностью принимается сверлить взглядом мои зрачки.

— Это Мария Григорьевна, мой учитель математики, — отрекомендовывает ее отец.

Вдруг, старушка вскидывает правую руку, и костлявый указательный палец вонзает отцу в грудь:

— Отстаем от США в развитии философских доктрин. Желаю больше философски мыслить!

— А ну, конечно, Мария Григорьевна! Сейчас… — отец раскланивается, отпрыгивает к прилавку и с криком: — Я беру! — останавливает хмурого грузчика в военной плащ-палатке, потащившего было остатки окорока в подсобки.

— А вы, юноша, за кого? За Бога или за Ленина? — энергично обращается ко мне Мария Григорьевна.

Я совершенно не готов к такому вопросу. Поэтому, мне ничего не остается делать, как просто рассмеяться. Это не устраивает Марию Григорьевну, и она ловким, профессиональным движением хватает меня за ухо.

— За Ленина, — тут же отвечаю я, оборвав идиотский смех, и обосновываю:

— Я Ленина в мавзолее видел, а Бога не видел никто, даже космонавты.

Мария Григорьевна отпускает мое ухо, молча грозит пальцем и направляется к выходу, аккомпанируя седенькой головкой в такт семенящим шагам.

— Все, отоварился! — подходит отец, любуясь на полиэтиленовый пакет полный куриных пикантностей.

— Лапшичку мать нам заделает! Любишь лапшичку?

— А Ленин любил?

— Не знаю, как Ленин, — серьезно отвечает отец, помещая покупку в авоську, — а вот дед твой уплетал за милую душу и прожил, слава Богу, до 82-х лет!

— Пойдем на воздух, — говорю я, — проветриться надо.

— Пойдем, Юрка-то, похоже, уже не объявится, — опасливо поглядывает на дверь отец.

— Похоже.

— Слушай, нам же еще на почту надо заглянуть! У Миры Константиновны день рождения завтра!

И мы выходим из совершенно пустого павильона.

На улице отец встречает еще одного своего кореша — Ахмеда, с которым они вместе учились в институте, сидели на картофельной диете и играли в духовом оркестре. Отец на альту, Ахмед на тубе. Сегодня Ахмед не в духе и на вопрос отца: «Как поживаешь?» открыто заявляет, что: «Имел он и эту жизнь, и Б.Н. Ельцина и Аллаха!» Отец утешительно похлопывает его по плечу, и мы идем дальше.

— Ну, где ты пропал, едрена вошь?!

Перед нами Юра.

— Так я думал, ты с деверем дернул соточку со встречей и решил грудинку за собой оставить! — подтрунивает отец.

— Зачем?! — отмахивается Юра. — Его там и не было — на рыбалку еще в пятницу укатил. Я прямо к директору лыжи двинул, он, ведь, моей бывшей тещи племяш! Ну, ебтыть! Вваливаюсь к нему в кабинет, а там гулянка — у главбуха юбилей! Она, кстати, сводная сестра моей первой бабы. Я ей по молодости тоже пистона вставлял. Во ситуация, гадский потрох! Они мне сразу стакан штрафняка. Я говорю: — Стоп! Во-первых, водку не пью; во-вторых, меня не приглашали, значит и штрафняка быть не может, а в-третьих, отпустите мяса поприличней и извините за кипеш!

— Да мы взяли уже, спасибо, Юр, — отец открывает авоську и показывает содержимое Юре.

— Ну, а зачем было торопиться-то? — огорчается тот, и как-то даже сникает. — Правда, сегодня все равно не получилось бы. Они ж уже не рубят. Топоры в кладовой заперты, а рубщики в дымину все. 50 лет этой профуре-то мордастой!

— Все нормально, Юр. Пусть люди отдыхают! — отец рад, что точка в этом запутанном деле наконец-то найдена.

— Так, слушай сюда! — опять активизируется Юра. — Завтра, ровно в 8.00 встречаемся на этом месте. Ты во сколько встаешь?

— Ну… — мнется отец. — А чего так рано-то?

— Ясно. Сделаем так: я подкачу к восеми, мне все равно с деверем потолковать надо, пару пиздюлин ему навесить, ну, и попутно отложу тебе вырезки с первой рубки. А ты, как проснешься, подходи и забирай! Подходит?

— Все, договорились! — поспешно соглашается отец и протягивает руку. — Ну, мы на почту…

— О хорошо, что напомнил! — звонко ударяет себя по лбу Юра. — Мне ж тоже туда надо. Тебе звонить?

— Да, день рождения…

— А мне надо разгон там им устроить! — и Юра крупным шагом направляется к зданию городского телеграфа.

Мы обреченно следуем за ним.