Исповедь Еретика

Это отражает состояние моей нервной системы в те моменты. Когда я узнал врага, перестал паниковать и пришел в себя. Диагноз стал ударом, но чувство беспомощности и отчаяние быстро прошли. Я знал, с чем мне предстоит встретиться лицом к лицу. Если идешь через чащу и видишь, что кто-то скрывается во тьме, то паникуешь, но как только увидишь противника в свете фонаря, то раздумываешь над стратегией и над тем, как будешь сражаться. Мне нравится бороться, играть, поэтому я рассматривал болезнь как игру, как партию в шахматы.

Со смертью. У тебя не было моментов сомнения, моментов, когда ты просто боялся, что получишь от нее по полной?

Конечно, были. В моем отделении лежал один старик, ему было лет шестьдесят пять. Мы звали его Янковским, потому что внешне напоминал известного гданьского прелата. Это был самый позитивный человек в больнице. Он сыпал шутками, поднимал всем боевой дух. У него у самого был рак, но никто бы нс сказал, что его что-то беспокоит. Потом его положили в больничный бокс. Я возвращался с прогулки, когда он постучал в стекло и попросил меня подойти. Спросил, как я чувствую себя после первого сеанса химиотерапии. Пожелал мне всего хорошего, и… тогда я видел его в последний раз. Через два дня он умер. Это был один из первых моментов, когда появилась мысль, что и со мной может произойти всякое. В последующие недели таких моментов было больше. Тогда я познакомился со многими людьми, которых сейчас уже нет в живых.

Это не сломило твоего оптимизма?

Говорят, что отношение к болезни может иметь ключевое значение. Не знаю, правда ли это, но думаю, что так оно и есть. Даже если у меня и были моменты сомнения, то я старался отогнать от себя плохие мысли. Я нс хотел умирать. Это было мое кредо. Я не соглашался с тем, что моя жизнь может быть прервана. У меня было слишком много дел, которые надо сделать.

Каким было лечение?

Я называл это «сброс напалма». Так ласково. Понадобилось несколько дней, чтобы определиться с лечением. Наиболее важные решения принимал профессор Анджсй Гельман, ординатор клиники. Именно он предоставил мне вначале два варианта на выбор. Он много о них рассказывал, но это было не по мне. До меня дошло только то, что один из них — достаточно сильная химиотерапия, а второй — еще больший хардкор.

Ты должен был сам решиться на один из них?

Я не стал рассуждать долго. Мне в жизни не нужны полумеры, поэтому я выбрал второй вариант — радикальный. Лейкемия атаковала меня быстро и брутально, я знал, что должен отплатить ей тем же.

Ты не боялся, что не выдержишь этого?

Нет, наверное. Я чувствовал себя лучше, гораздо лучше. Стратегия тотальной войны с раком оказалась даже захватывающей. Все было пропитано военными метафорами. Это была не больница, а линия фронта, а я был в окопе. Дороги назад не было. Я действовал, как написано в книге «Искусство войны» Сунь Цзы: «Если знаешь врага и знаешь себя, твоя победа несомненна».

Сколько химиотерапий ты пережил?

Перед облучением два полных цикла, или четыре сеанса, химии. Позже стандартно — еще один перед трансплантацией.

Как ты себя после них чувствовал? Было тяжело?

Сначала было плохо. Я сгибался пополам, в буквальном смысле. Помню, что через несколько дней был настолько слаб, что совсем не мог выпрямиться. Я чувствовал себя полностью бессильным, все время лежал. Но самой большой проблемой была рвота, а точнее ее отсутствие. Несколькими годами ранее я чуть не умер, подавившись собственной блевотиной…

Очень роковая смерть…

Бон Скотт так умер. Джимми Хендрикс тоже. В моем случае я был близок к этому. Это было после последнего концерта из тура в поддержку альбома Demigod. Мы играли в Гдыне, в клубе Ucho. После концерта, естественно, была вечеринка. Я не много выпил, но опрокинул несколько бокалов отвертки. Домой приехал около двух часов ночи. И сразу пошел спать. В пять часов проснулся от чувства тошноты. Я жил один. Дотащился до туалета и стандартно сунул два пальца в рот. Проблема в том, что содержимое желудка не достигло гортани, а застряло и забило пищевод. Дыхание перехватило, глаза вылезли из орбит, а я упал на пол. Через несколько секунд, может, через минуту, я уже прощался с жизнью. В конце концов, что-то сдвинулось и я начал возвращаться в этот мир, дыхание медленно восстановилось. С того раза я просто не могу блевать. Физически. Это травма.

Тебя ни разу не вырвало после химиотерапии?

Ни разу. Удалось. Конечно, не без помощи космических доз противорвотных препаратов, о которых я почти умолял врачей. Мне повезло, что на меня они действовали, а вокруг было немало людей, которым они не помогали. Они блевали, как коты при смерти.