Исповедь еврея

Этому дню было суждено до конца оставаться крысиным – как раньше в столовых устраивали, бывало, рыбные дни. Пора признаться, что преследующий меня оруэловский образ крысы, увы, не пустой символ. Самая настоящая крыса несколько месяцев подряд чем-то мерно хрупала под перегородкой, отделяющей наш диван от ванны, и я, извиваясь без сна на брачном ложе, старался вообразить, будто слушаю милую, преданную мною рогатую Зойку с лазурными глазами. Если бы супруга не вскакивала по ночам и в ртутном свете фонаря за окном (каюта затонувшего «Титаника») не кидалась в фосфоресцирующей ночной рубашке колотить тапком по стене, я, пожалуй, еще и попытался бы впасть в умиление: под каждой, дескать, крышей, своя жизнь: у людей – человечья, у крыс – крысья. Свое счастье, свои мыши, своя судьба. Я не думал, что наши с крысой интересы сколько-нибудь серьезно противостоят друг другу. Однако крыса не просто жила под нами – она копала (вернее, грызла) под нас.

Однажды утром пол на кухне оказался мертвенно напудрен рассыпанной мукой, по которой в разухабистом изобилии (народные пляски) были понашлепаны отпечатки не лапок, но лап, не зверька, но зверя – минимум кошки, сильней которой зверя нет. Угол большого, с поросенка, полиэтиленового мешка, в обнимку с которым моя русская Венера рассчитывала пережить бескормицу, был как будто отпилен лобзиком – правда, очень грубо, безо всякого старания.

Прожектором настольной лампы я, дюйм за дюймом, просветил осклизлую тьму под ванной, готовый к любым мерзким неожиданностям, но не выискал ни хода, ни лаза. Семейный (военный) совет постановил держать дверь ванной комнаты запертой (перестало сохнуть белье), а по утрам входить туда лишь после деликатного стука, чтобы застать по крайней мере одни лишь следы ночного кутежа. Иногда наша крыса куражилась всю ночь напролет, громя и расшвыривая всевозможные гигиенические бебехи, но иной раз довольствовалась тем, что уволакивала под ванну накидку со стиральной машины.

Я не без содрогания извлекал ее двумя пальцами и бросал в бак с грязным шмотьем, а после дважды мыл руки с мылом и, бреясь, ни на миг не переставал ощущать свою беззащитную босоногость и близость опасной тьмы, загроможденной гремучими тазами. А когда мое непривычное к осадному положению семейство легкомысленно забывало прихлопнуть на ночь дверь в санузел, наша ночная гостья… нет – хозяйка уже не столько пировала, сколько глумилась: все, что было ей по зубам, прогрызала и разбрасывала с пьяной удалью и размахом, отплясывая на добытых потом и очередями продуктах (а новые пророки сулили голод куда более пламенно, чем прежние – изобилие) какие-то бесовские хороводы (казалось, в этих игрищах участвовало не меньше десятка язычниц). После каждого погрома (шабаша) мы еще долго проверяли дверь по десять раз на дню, но – каждый раз стучаться в собственную ванную, это, в конце концов, тоже становится утомительным…

В тот удушливый День Крысы супруга встретила меня в зимних сапогах, но без так идущего ей зимнего румянца. Костик, еще более серьезный, чем обычно, был в тяжелых туристских ботинках, а раздраженная Катюша в кроссовках (крысовках): крыса только что проскользнула через прихожую на кухню. Она была величиной с бобра (морозной пылью серебрится…). Все чего-то ждали от меня – Мужа и Отца. Я тоже посерьезнел (прежний кисельный трепет – это было несерьезно, потому что не требовало дела, – а тут дурь мигом улетучилась) и натянул бетонированные бутсы разнорабочего строительной артели «Заря сионизма».

Вооружившись метровой железной трубой (труба – оружие черносотенца), я прогромыхал на кухню. Остальные рискнули просунуть туда только головы. Ни за что бы не подумал, что наша светлая кухонька так изрезана страшными темными щелями: комодистый стол, холодильник, газовая плита – ущелье за ущельем. Я начал шурудить по ним своим жезлом, стараясь наделать как можно больше шуму из ничего: рука так и дергалась отпрянуть. Вдруг крыса мощно, словно кабан, заворочалась и захрупала за больничной тумбой стола. Головы мгновенно скрылись. Дверь захлопнулась, вытолкнув на расправу (проклятый долг мужчины!) еще и Костика.