Исповедь якудзы

Вообще, главная добродетель для якудзы — держать рот на замке, когда речь заходит о делах. Конечно, это правило распространяется только на посторонних, в своем клане можно рассказать ребятам про бесчинства полицейских. Даже если молва дойдет до других кланов — не страшно! Получить от полиции основательного тычка для настоящего якудза все равно что военному медаль заслужить — придает авторитета во всем сообществе. У человека, который выдержал допрос с пристрастием, сразу складывается серьезная репутация! Но если он дал слабину на дознании, об этом тоже сразу станет известно. Люди начнут перешептываться у него за спиной:

— Смотри, этот парень только с виду крепкий, а внутри он гнилой, как испорченный соевый сыр. — И человеку уже никогда не избавиться от такого позорного ярлыка. На нем можно смело ставить крест — даже если он останется якудзой всю жизнь, ему никогда не достичь высокого положения, он не продвинется в иерархии клана даже на шаг! Я хорошо уяснил эту истину и с каждым ударом крепче сжимал губы, давал полицейским понять — я не из тех ребят, которые идут на попятную! Наконец даже до них дошло, что я собой представляю, и мои показания занесли в протокол.

Я стал единственным обвиняемым в организации нелегальной азартной игры.

Меня ждал суд.

Судья, уполномоченный рассматривать мое дело, ознакомился с протоколом и сухо спросил:

— Согласен с выводами следствия?

— Согласен, господин судья! — Я покорно склонил голову.

— Признаешь себя виновным?

— Признаю, господин судья!

Мне был вынесен приговор — три месяца тюремного заключения. По итогам судебного разбирательства меня отправили отбывать заключение в тюрьме Сугамо. Не стану скрывать — я очень гордился собой…

Современные исправительные учреждения отличаются от тюрем, которые я успел застать по молодости лет, как небо и земля. Нынешние места заключения созданы с целью перевоспитать правонарушителя — ну, во всяком случае, так они задуманы! А в старое время единственной задачей тюрьмы было наказать преступника. Если человек нарушил закон, он должен искупить вину собственными страданиями, таково было главное предназначение тюрем старого образца, и самой страшной мукой для заключенных были охранники. Эти люди не ведали ни жалости, ни даже малейшего сочувствия. Взять под полный контроль заключенного со всеми потрохами, распоряжаться его телом и душой — вот чего они добивались!

Униформой заключенных было красное кимоно.

Помните цвет киновари, которой раскрашивают синтоистские святыни?

Так вот тюремные красные кимоно были именно такого оттенка. Ну конечно, их изначальный цвет удавалось разглядеть только тем редким счастливчикам, которые получали новую униформу. Всем остальным доставались выцветшие и застиранные обноски. Зачастую тюремные робы так истончались от непрерывной носки, что становились похожими на москитную сетку, — я хочу сказать, они просвечивали так, что сквозь протертую ткань тело было видно во всех подробностях.

Я попал в тюрьму в самый холодный сезон года, поэтому мне полагался еще комплект хлопчатого нижнего белья и засаленные носки. Еще мне выдали тонкую лоскутную подстилку для сна, жиденькое одеяльце, чтобы прикрыться, и коробку. В коробке обнаружился комплект из круглой миски для риса, такой же плошки для баланды из бобовой пасты, которую здесь называли “суп”, и плоская металлическая тарелка.

Меня поместили в огромную камеру, где содержалось сразу двадцать человек. В те годы еще была жива традиция избирать старосту заключенных — старшего по камере; и в соответствии с такой традицией, едва переступив порог камеры, я опустился на колени и надлежащим образом поприветствовал этого почтенного человека. По обычаю, старостой становился тот, кто провел в заключении дольше всех остальных. Здешний староста смерил меня взглядом и заметил:

— С виду ты совсем молоденький, но думаю, ты у нас быстро освоишься. Здесь не так плохо, надо просто немного обвыкнуться и жить в добром соседстве со всеми остальными…

Так начался мой первый тюремный срок…

Скажу наперед, то ли я был парень бедовый, то ли просто звезды на небе так встали, — но в первый же день я успел отличиться. Я устроил серьезную драку и жестоко поплатился за это, угодив под статью “неподчинение”. Да, дело обернулось для меня так, что хуже и не придумаешь.

Я едва успел устроиться на полу в углу камеры, как мой сосед, человек с заметным горбом, стал бубнить что-то в мою сторону. Это был обрюзгший и угрюмый субъект, половина его взлохмаченных волос уже была тронута сединой, по виду ему можно было дать лет тридцать пять, но зубы у него уже покрылись толстым слоем желтоватого налета, а с каждым выдохом изо рта исторгалось гнилостное зловоние. Не знаю, чем я смог его задеть, может, был слишком молод, а может, он просто хотел поразвлечься, но вдруг он напустился на меня без всякой видимой причины:

— Слышь, ты, — ты кто такой? — привязался он ко мне. — Отвечай, кто ты есть?