Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

...Жизнь как заветное слово о ней движется к концу: "Такова, о возлюбленный мой во Христе брат и ближайший спутник в жизни, история моих бедствий, которым я подвергаюсь беспрестанно, чуть ли не с колыбели". Всмотримся-вслушаемся: "подвергаюсь..." Значит, кем-то, человеческою волей, злоумышленно? Верно. Но тут же, едва ли не на той же странице, почти в самом конце: "...будем же тем терпеливее переносить несчастия, чем они несправедливее. Не будем сомневаться в том, что они полезны для нас, если и не как заслуга, то, во всяком случае, как некое искупление". Этот пассаж предполагает уже некий безличный рок. И, наконец, в самом конце: "...так как все происходит по промыслу божьему, то пусть каждый верующий во всякой напасти утешается, по крайней мере, тем, что божья благость никогда и ничего не допускает вопреки своим предначертаниям и, что бы дурное ни совершалось, она все приводит к наилучшему концу. Оттого-то и правильно во всех случаях обращаются к богу со словами: "Да будет воля твоя!" А притом сколь великое утешение любящим бога содержится в словах апостола: "Знаем ведь, что для любящих бога все творится во благо". Это разумел и мудрейший из людей (Соломон. - В. Р.), сказав в "Притчах": "Праведника не опечалит ничто с ним случившееся". Этим он ясно показывает, что люди, приходящие во гнев из-за случившегося с ними несчастья, удаляются от справедливости, хотя и не сомневаются в том, что все происходит по божьему промыслу. Эти люди стремятся подчиняться не воле божьей, а собственной, и, втайне противясь словам "Да будет воля твоя!", предпочитают божьей воле свою собственную".

Так завершает себя история существенной части Абеляровой жизни, ежемгновенно, собственной волею героя выпадающей из текста ("Да будет воля твоя"); как черт от ладана, бежит эта живая жизнь благостного, душевно комфортабельного, только что процитированного хэппиэнда. Потому что нет этого хэппиэнда: равновесие текста (= жизни) сдвинуто. Исчерпаемость. Разрушительное очищение неостановимо. Оно - до конца.

История Абеляровых бедствий - замечательный опыт представления собственной жизни в живом слове о ней. Опыт-научение: как эту жизнь представить в тексте, но и сохранить вживе. Сохранить личное для представления всем в поучение им же. Взгляд в себя, в собственную душу взгляд на себя, оформленного в слово, для всех и в то же время на себя же как на живого действователя. Выявление-разрушение себя же.

Исповедь Абеляра - принципиально антиавгустиновская исповедь, ибо исповедуется страдающее тело, и только где-то на закраине жизни - страдающая душа. И потому не исповедь, а и в самом деле история. Почти естественная история ...Августиновы муки - испытания становящейся души, собственно волевым, но и чудодейственным образом (в награду за личное воление) обретающей свет божьего Первослова - души прозревающей. Это муки слова муки души, которая учится говорить, то есть жить, но жить в слове, жить в тексте. Осуществление жизни текста, ставшей для веков последующих текстом этой святой жизни. Муки Абеляра - это мучения живущего, телесно живущего, человека; совершающего поступки человека, представимого в жестах жизненно-бытовых перипетий. Правда, эта жизнь словесно оформляется, заключается в рамки текста, но не окаменевает, потому что сам текст не чтим, а читаем. И потому бесконечно улучшаем, ибо заподозрен в вековечном несовершенстве и неокончательности. Открытая дидактика, сомневающаяся в самой себе...

Абеляр любит. Абеляр читает лекции. Абеляром восхищены. Абеляру завидуют. Абеляр в лучах славы. Абеляр славен и горд. Абеляр заносчив и пылок в собственной славе и в собственной любви к единственно возлюбленной навек Элоизе. Абеляра истязают - мстят за Элоизино бесчестье. Абеляра травят, идеологически шельмуют из зависти - обыкновенной человеческой зависти, демагогически приправленной словами во спасение божественной истины. Наконец, заставляют самого спалить лучший свой текст... Но обо всем этом мы уже знаем.

Поступок, жест, действие - самоценные дела. А слов и не надо. Жизнь живет в драматически необратимом безглаголии. Только сфера жизни, и ничего больше. Без слов. Вне слов. Жизнь тела. Жизнь духа, но облаченного в тело. Просто жизнь. А подлинная она или иллюзорная - об этом не спрашивают, потому что это просто жизнь: античная ли, средневековая ли, нынешняя ли... Не важно! Ибо жизнь едина, потому что человеческая.

Итак, жизнь вообще. Как у людей. Но если вспомнить Абелярово отношение к тексту... Сходства едва ли только случайны.