Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Ясно, что текст "Исповеди" написан уже обращенным, и потому реминисценции Писания ("Тук пшеницы" — Пс., 80, 7; "Елей радости" — Пс., 44,8) в главах до обращения вполне понятны. Но именно они как раз и вносят драматический непокой мятущейся души на пути к чуду обращения — главному, волевым образом преподанному, самоуроку. Они — дополнительные аргументы глаголящей вечности, и тогда до и после — слова без смысла. Урок о вечной вечности с помощью вечных слов — урок быть спасенным, то есть быть хорошим. Умение лично изготовить личный вечный текст из вечных божественных слов, встроенных в личную исповедь и потому ставших глубоко личными, хотя и обращенными ко всем учащимся всеми учащими. Изготовить текст — выплакать текст. Изготовление плача?! В свете этих слов красноречие Амвросия должно стать просветляющим душу ученика светоречием. Видимым словом — оглашенным светом-цветом правильной речи, здравомысленно "учащей" спасению.

Как же свершилось чудо спасения? — Или: как сказалось мучительное слово о самом себе к самому себе, проясняющее собственную душу в самосветящейся тьме божиего слова, прянувшего невесть откуда — как снег на голову?

Урок(?) личного умения спастись, просветляющего обращения...

Вот этот великий текст.