Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Двуголосый канон: согласный дуэт бога и ученика как итог упорядоченного научения видимо-слышимому книжному слову. Но слово это необходимо прежде сделать многократно видимым — многажды переписанным в качестве пособия для всех — всего учащегося мира. Сделать его словом-приемом. Суметь сработать слово для глаза, дабы смысл, должный быть уловленным в это слово-прием, стал смыслом услышанным — лицезримым в свете Истины.

Вспомним надпись, которую сделал Алкуин на помещении для переписывания книг: "Пусть в этой келье сидят переписчики Божьего слова..." И — далее ("братье читая честной или толпе прихожан"):

Нет благородней труда, чем работать над книгой святою,
И переписчик свою будет награду иметь.
Лучше книги писать, чем растить виноградные лозы:
Трудится ради души первый, для чрева — второй.
Мудрости древней и новой учителем сведущим станет,
Кто сочиненья прочтет достопочтенных отцов.

Урок изготовления канона: "вносить добавленья" — "предерзкое дело", перо должно идти "по неложной тропе"; точка или же запятая — орнамент формы, но лишь именно в такой вот и только таким образом орнаментированной форме живет подлинный смысл (просвечивается сквозь нее). И наконец, цель этого дела — делание себя учителем "древней и новой мудрости". От дела к делу; от умения к умению: от умения переписывать книги к умению учить мудрости, то есть делать кого-то бытующим по истине, то есть — в случае Алкуина правильно выученным, хорошо ученым, просто хорошим человеком.

Но здесь же — в Алкуиновы времена, исполненные трепетнейшего пиетета к слову, — вдруг тмесис (рассечение живого слова, как будто оно не слово и не живое, а чурка какая — даже не вещь, — которую можно резать, пилить, рубить, строгать). И в это кровоточащее зияние вставлено другое слово. В "Послании к Коридону" у того же Алкуина читаем: "Ныне он рад при-пилигримским-зывать песнопеньем..."

Слово эксгумировано: лад — строй, порядок — поколеблен своевольной игрою в слова; игрой, но игрой по правилам, на которых, собственно, и держится тмесис (довольно редкая грекоримская стилистическая фигура, но ставшая навязчиво распространенной во времена каролингской анатомически словолюбивой учености. Еще один пример на тему тмесиса, приведенный М. Гаспаровым: "ЭР — сладкозвучные эти стихи написаны — МОЛЬДОМ". Здесь уже рассечено имя (Эрмольд), обозначающее на этот раз действительно живого автора, — во имя изготовленности строки по всем правилам тогдашнего стихосложения.

Тмесис запруживает ручей речи, прерывает течение слов, останавливает слово, обеззвучивает его, зато уплотняет, делает его лицезримым и потому самоценным, вызволенным из цепи иерархически подчиненных слов. Контрапункт звукоряда. Загад, взрывающий удобопреподаваемый лад. Опыт такого загада у каждого свой, хотя правила тмесиса универсальны. А результат работы мастера по тмесису странен и угадываем, "чем случайней, тем вернее", потому что "навзрыд" для того, кто отгадчик. Совпадут ли души? Угадают ли друг друга? Но урок загадок Алкуина еще не начался, хотя кроссворд тмесисов — обломок молнии, назначенной замкнуть небо и землю, — этот урок предваряет. Но кто знает, как сломать молнию, по каким-таким правилам? Тмесис слишком правильно и аккуратно ее ломает...

Шифр, код, тайнопись... Загадыванье смысла в слове. Слово, загадочным же образом приуготованное к вчитыванию в него — вслушиванию в него. Загадка как учительский, но и смысло-постигающий прием. Но можно ли загадать смысл? А мир? Осмысленный мир? Загадать или представить?

Загадочность (загаданность) — первое условие познания (научения) как активного дела. Здесь я всецело соглашаюсь с С. Аверинцевым, рассматривающим "иллюзию всепонимания как смертельную угрозу для гуманитарной мысли, которая всегда есть понимание "поверх барьеров" непонимания. Чтобы по-настоящему ощутить даже самый близкий предмет, необходимо на него натолкнуться и пережить сопротивление его непроницаемости; вполне проницаема только пустота. Смысл каждой культуры прозрачен и общезначим в той мере, в которой это есть смысл, то есть нечто по своей сути прозрачное и общезначимое; но столь же верно, что он "загадочен", а именно постольку, поскольку он "загадан" нашему сознанию извне инстанциями, от нас независимыми".

Загаданный (загадочный) общезначимый (для всех) смысл. Учить этот смысл разгадывать для лично-индивидуальных, но и вселенски-всеобщих дел, обретения себя в мире высших значимостей, в мире истинного света — света истины, до поры пребывающей в сутемени загадочных учительско-ученических элоквенций.

Однако не странно ли: умение узнать нечто по принципиально не сходным аналогиям, технологично точно воссоздать загаданный предмет по... несходству: печь — живот, труба — голова? Так Алкуин загадывает очаг: