Исповедь королевы

Потом я начинала думать о графе Акселе де Ферсене, о его необычайно красивом лице и пылающих глазах. Конечно, я была счастлива! Я еще никогда прежде не вынашивала ребенка и никогда прежде не знала мужчину, с которым чувствовала бы себя полностью умиротворенной. У меня появились странные мысли — как, возможно, у всех женщин во время беременности. Мне хотелось жить в маленьком домике с таким мужем, как Аксель де Ферсен, и с малышами, с целой кучей малышей! Думаю, что, если бы у меня было все это, я больше ничего не желала бы. Что мне азартные игры, танцы, розыгрыши, восхитительные шелка и парча, фантастические прически, бриллианты… даже корона… Что значит все это в сравнении с такой вот простой жизнью, полной удовлетворения?

Сейчас я могу быть честной сама с собой и сказать, что, если бы у меня было все это, я действительно, наверное, была бы по-настоящему счастлива. Теперь я понимаю, что я всего лишь обычная женщина, не отличающаяся ни особым умом, ни хитростью, сентиментальная женщина, которая больше всего на свете желала быть матерью.

Но мне досталась совершенно не подходящая для меня роль — роль королевы.

Мне было приятно узнавать все больше и больше об Акселе де Ферсене. Меня восхищала его любовь к музыке. Я посылала ему приглашения на концерты. Иногда приглашала его в компанию нескольких моих близких друзей, где сама играла на клавесине и иногда пела. Я не обладала очень хорошим голосом, но он был довольно приятным, и, когда я пела, все искренне аплодировали мне. Но пела я только для него одного. Мы никогда не имели возможности остаться наедине, ведь за нами постоянно наблюдали. Я помнила о предостережениях моего брата Иосифа относительно моей невестки Марии Жозефы. Он говорил, что она совсем не похожа на пьемонтку. Не сомневаюсь, что она постоянно посылала кого-нибудь шпионить за мной. Она была завистливой женщиной. Прованс не мог иметь детей. Единственной и его, и ее надеждой было то, что я умру бездетной и освобожу для них путь к трону. И вот теперь я была беременна. У нас могло быть еще много детей, раз мы доказали, что способны иметь их. И граф Прованский вместе со своей женой, естественно, были безутешны.

Но, несмотря на то, что нам с Акселем не удавалось остаться наедине, мы много беседовали. Он рассказал мне о своей любящей матери и о своем отце, которого глубоко уважал. Он признавал, что его отец был немного скуповат и желал бы, чтобы его сын перестал скитаться по Европе и начал делать карьеру. Аксель рассказал мне даже о мадемуазель Лейель, шведской девушке, которая жила в Лондоне и за которой родители послали его ухаживать.

— Ее большое состояние очень привлекает мою семью, — сказал он.

— А вас?

— Я не питаю отвращения к большим состояниям.

— Она красива?

— Ее считают красивой.

— Мне интересно было бы услышать о ваших приключениях в Лондоне. Расскажите мне о них поподробнее!

— Я был гостем в роскошном особняке ее родителей.

— Должно быть, это было очень приятно.

— Нет, — сказал он, — Нет!

— Но почему же — нет?

— Потому что я вовсе не был ее восторженным поклонником.

— Вы удивляете меня!

— Конечно, нет! Меня преследовала мечта. Что-то случилось со мной однажды… несколько лет назад… в Париже, в Опере.

Я боялась говорить с ним, потому что прекрасно знала, что мои невестки безмолвно наблюдают за мной.

— Ах! И вы так и не попросили ее руки?

— Попросил. Ведь таково было желание моего отца и мое тоже, чтобы угодить ему.

— Значит, вам предстоит женитьба на этой богатой и красивой женщине?

— Никоим образом! Она отказала мне.

— Отказала вам?!

— Ваше Величество, в вашем голосе слышится недоверие. Но она благоразумная женщина. Она почувствовала мою неискренность.

Я весело рассмеялась.

— Нам не хочется, чтобы вы уезжали в Лондон… так скоро! Вы ведь только что приехали в Париж.

Так шли дни. Происходили великие события, но я не обращала на них внимания. Только впоследствии я стала задумываться об этом. При дворе повсюду велись разговоры о конфликте между Англией и ее колонистами в Америке. И говорили об этом с радостью. Французы были в восторге от того, что их давние враги — англичане — попали в беду. Хотя в Париже рабски подражали английским обычаям, все же французы испытывали врожденное чувство ненависти к своим соседям по другую сторону Ла-Манша.

Французы не могли забыть поражений и унижений Семилетней войны и всего того, что они потеряли в результате ее и что досталось англичанам.

Начиная с 1775 года, с начала нашего правления, мы одобряли действия американцев. Многие французы даже считали, что Франция должна объявить Англии войну. Я вспоминаю даже, как за некоторое время до этих событий мой муж говорил мне, что если мы объявим войну Англии, то это, вполне вероятно, может привести к примирению Англии со своими колониями. В конце концов, и те, и другие были англичанами, и, если бы их атаковала иностранная держава, они без труда смогли бы объединиться. Луи никогда не желал войны.

— Если я начну войну, — говорил он, — то не смогу принести моему народу всю ту пользу, которую желаю ему принести.