Исповедь королевы

Любительские спектакли были только одним из способов провести время. Я постоянно просила их поехать со мной в город. Обычно мы ездили на балы в Оперу. Я настаивала на том, чтобы ездили все, хотя мои невестки плохо танцевали и совсем не испытывали желания научиться этому. Парижане никогда не приветствовали их так, как меня. Казалось, они забыли мою единственную ошибку, в которой усмотрели проявление дурного вкуса — катание на санях в Булонском лесу, — и снова отдали мне свои сердца. Тогда мне не приходило в голову, что народ может сегодня любить свою дофину, а завтра — возненавидеть ее. В действительности я еще ничего не понимала в народе. Хотя я уже много раз бывала в столице, но мало что знала о Париже — о настоящем Париже.

Впоследствии я познакомилась с ним ближе, но мне все равно хотелось узнать его еще лучше. В ближайшем будущем Париж ожидали большие перемены, через какие-нибудь десять лет все в этом городе, несомненно, уже не будет таким, как прежде.

Но что это был за город в то время! Настоящий город контрастов! Хотя тогда я совершенно не замечала этого. Элегантная площадь Дофины — и такие невероятно извилистые улочки, как улицы Жюивери, Фев и Мармузе, где воры и проститутки низшего разряда жили бок о бок со знаменитыми парижскими красильщиками, которые устанавливали свои чаны прямо на мостовую. Иногда, проезжая мимо, я видела красные, синие и зеленые ручейки, текущие из этих улочек. Мне объяснили, что эти ручейки текут из чанов красильщиков, и я удовольствовалась этим объяснением, никогда не давая себе труда попытаться побольше узнать об их чудесном ремесле.

Это был суетливый и в то же время веселый город. Именно его веселость больше всего бросалась в глаза. Иногда ранним утром, с грохотом несясь с бала обратно в Версаль, мы встречали крестьян, въезжающих через заставы в город со своей продукцией, которую они потом продавали на рынке в Les-Nalles[46]. Мы видели пекарей из Гонессы, везущих свой хлеб в Париж. В мрачные годы, которые тогда были еще впереди, пекарям не разрешали забирать обратно непроданный хлеб. Хлеб был тогда такой драгоценностью, что власти крепко ухватывались за каждую булку, привезенную в столицу. Хлеб! Это слово будет звучать в моих ушах как похоронный звон. Но тогда для меня это были всего лишь пекари из Гонессы, приезжавшие в Париж дважды в неделю. Они останавливались, уставившись с открытым ртом на наши кареты, которые везли нас обратно в Версаль.

Я ничего не знала о будничной жизни этого города, в который каждое утро приезжали со своими товарами шесть тысяч сельских жителей, мужчин и женщин. Для меня Париж — это был прежде всего Оперный театр, а также родной город тех людей, которые так нежно любили меня, и столица страны, где я когда-нибудь стану королевой.

Если бы только кто-нибудь подсказал мне, как получше узнать Париж! Мадам Кампан часто высказывала сожаление по этому поводу. Она говорила, что Вермон преступно держит меня в неведении. Мне было бы очень полезно познакомиться с тем, как Париж трудится, узнать, каким город в действительности был для парижан. Мне надо было видеть чиновников, спешащих на работу, торговцев на рынке, парикмахеров, обсыпанных пудрой, которой они покрывали парики, адвокатов в мантиях и париках, направляющихся в Шатле. Я должна была иметь представление о разительных контрастах этого города. Я обязана была замечать разницу между нами, в наших нарядных одеждах, и несчастными нищенками, marcheuses[47], этими печальными созданиями, которые были мало похожи на людей, с рубцами на лицах — следами пьянства и лишений. Это были живые существа, вернее сказать, пока еще живые, но слишком обессилевшие, чтобы продолжать зарабатывать на жизнь своей прежней профессией. Их называли так потому, что они годились только на то, чтобы быть на посылках у самых дешевых проституток. Так много нищеты с одной стороны и так много роскоши с другой! Париж, через который я так весело проезжала по пути на бал и обратно, был в то время плодородной почвой для революции.

И в его сердце, словно маленький богатый городок, находился Пале-Рояль со своей аркадой. С наступлением темноты там собирались самые разные люди, мужчины и женщины. Здесь рассуждали об искусстве, сплетничали о жизни двора. Мое замужество, должно быть, было излюбленной темой их разговоров. По прошествии некоторого времени здесь заговорили о несправедливости, о стремлении к свободе, равенству и братству людей.

Я чувствовала, как меня охватывает волнение, когда мы покидали Версаль и ехали по дороге, ведущей в Париж. Мы видели кареты, людей, проезжающих верхом, часто с нарядными ливрейными лакеями, которых их господа посылали вперед, чтобы показать всем, какие они богатые и важные. А те, кто не был так богат, ехали в carrabas — довольно громоздких экипажах, запряженных восьмеркой лошадей, тяжело прокладывавших себе путь, или в экипажах меньших размеров, которые назывались pots de chambre[48]. Они были более удобными, зато оставляли седоков открытыми всем ветрам.