Исповедь королевы

— Мы пошлем за его приятелями, мадам, — сказали они мне.

Но я ответила на это отказом и решила, что сама позабочусь о нем как следует. Я настояла, чтобы его положили на кушетку, послала слуг за водой и сама обмыла его раны.

Когда он открыл глаза и увидел, что я стою возле него на коленях, его глаза наполнились слезами.

— Мадам дофина… — прошептал он в недоверчивом изумлении и посмотрел на меня так, как будто я была каким-то божественным существом.

Мадам де Ноай могла бы сказать мне, что по этикету дофина не должна ухаживать за слугой, но я бы не обратила на нее внимания, потому что знала: если я еще раз столкнусь со случаями, подобными этим двум — с ранеными слугой и крестьянином, то буду вести себя в точности так же, как и раньше. Мои поступки были вполне естественными. Поскольку я неизменно действовала в первую очередь по зову сердца, а не разума, то по крайней мере в данном случае это было моим достоинством.

Об этих случаях все рассказывали друг другу, разумеется, не без преувеличений. Когда я появлялась на людях, они приветствовали меня еще более бурно, чем раньше. Они создали образ, которому я на самом деле, конечно же, не соответствовала. Я была молода и красива и, несмотря на слухи о моем легкомыслии, добра и великодушна. Я любила народ так, как никто его не любил со времен Генриха Четвертого, который говорил: «У каждого крестьянина должен быть в котелке цыпленок по воскресеньям». Я придерживалась такого же мнения. Мой муж тоже был хорошим человеком. Вместе мы вернем Франции хорошие времена. Все, что людям оставалось делать, — это подождать, пока умрет этот старый негодяй, и тогда начнется новая эпоха.

Моего мужа люди начали называть Louis le Desire[51].

Это не могло не вдохновлять нас. Мы хотели быть добрыми королем и королевой, когда придет наше время. Однако мы помнили о том, что не смогли выполнить свой первейший долг — обеспечить себе наследников. Я знаю, что Луи задумывался о том, что скальпель может освободить его от этого недостатка. Но действительно ли он поможет ему? Можно ли быть полностью уверенным в успехе? А что, если все окончится неудачей?

Последовал еще один постыдный период экспериментов, о которых я предпочитаю не вспоминать. Бедный Луи! Его тяготило чувство вины. Его неспособность угнетающе действовала на него, так как он глубоко осознавал свою ответственность. Иногда я видела, как он работает на наковальне словно бешеный. Все это изнуряло его настолько, что, когда мы ложились спать, он сразу же засыпал крепким сном.

Он хотел быть хорошим. Но многое было против нас… И не только обстоятельства. Мы были окружены врагами.

Я никогда не переставала удивляться, когда обнаруживала, что кто-то ненавидит меня.

Мои самые незначительные разговоры комментировались и истолковывались превратно. Тетушки смотрели на меня со злобой, и только Виктория — немного грустно. Она действительно верила, что они могут помочь мне и что в случае, когда Аделаида хотела посмеяться над этой Дюбарри, я совершила большую ошибку, не послушав ее. На самом же деле мадам Дюбарри могла бы быть мне полезной, но мое отношение к ней заставляло ее пожимать плечами и не обращать на меня внимания.

У нее были свои неприятности, и я думаю, что в течение тех первых месяцев 1774 года ей было особенно нелегко.

В «Almanach de Liege»[52] — ежегодном издании, специализировавшемся на предсказаниях будущего, был один абзац, который гласил:

«В апреле одна важная дама, любимица фортуны, сыграет свою последнюю роль».

Все обсуждали эти слова и полагали, что они относятся к мадам Дюбарри. Существовала только одна возможность того, чтобы она потеряла свое теперешнее положение, — смерть короля.

Те первые месяцы года были нелегкими. Это были месяцы неясных опасений и самого безудержного веселья. Я ездила на нее балы, которые проходили в Опере, и постоянно думала о том красивом шведе, который произвел на меня такое большое впечатление. Я думала о том, увижу ли я его снова, и если это случится, то какой будет наша встреча. Но наши пути так никогда больше и не пересеклись.

Я приобрела нового врага в лице графини де Марсан, гувернантки Клотильды и Элизабет. Она дружила с моим давним противником, учителем Луи герцогом Вогийонским. Он возненавидел меня еще больше с тех пор, как я застала его подслушивающим у наших дверей. Аббат Вермон критиковал то, как мадам де Марсан воспитывала принцесс, а эти двое почему-то считали меня источником критики.

Некоторые из моих служанок повторяли при мне замечания, высказанные мадам де Марсан в мой адрес, считая, что тем самым они предостерегают меня.

— Кое-кто вчера сказал, мадам, что вы держитесь грациознее всех при дворе, на что мадам де Марсан возразила, что у вас походка куртизанки.

— Бедная мадам де Марсан! — воскликнула я. — Она сама при ходьбе переваливается с боку на бок, как утка.

Все смеялись от души. Однако нашелся некто, сообщивший об этом мадам де Марсан точно так же, как кто-то сообщал мне о ее пренебрежительных отзывах о моей персоне.