Исповедь куртизанки

– Кожа у вас потускнела. Голова покрыта струпьями, волос осталось совсем мало, а на лбу порез, который поднимается к линии волос. Но блеск вернется, и если вы сделаете нужную прическу, то волосы, когда они отрастут, с легкостью скроют те изъяны, которые останутся.

– Когда они отрастут! Посмотри на меня, Бучино. Я же лысая. – Голос ее походил на плач маленькой девочки.

– Вас просто остригли очень коротко.

– Нет. Я лысая. – Она наклонила ко мне голову и провела по ней пальцами. – Посмотри и потрогай! Здесь. И здесь. Волос нет, и они больше никогда не вырастут. Кожа на голове похожа на землю после засухи. Вот, потрогай. И посмотри повнимательнее. Я лысая. Господи Иисусе… вот до чего доводит злоба костлявых германских коров. А ведь мне только и надо было, что задрать свои юбки в коридоре и допустить к себе тех мужиков. Перетерпеть члены двух десятков протестантов и то было бы легче, чем это.

– Вы так думаете? А что было бы, если бы они обвинили вас в собственной похоти и перебили бы всех нас, чтобы искупить свою вину?

– Ха! Зато мы умерли бы быстро и без мучений. А теперь из-за моего уродства мы будем умирать медленно. Взгляни на меня. Кого теперь интересуют мои постельные таланты? Я лысая, Бучино, будь оно все проклято. И мы пропали.

– Нет, – возразил я, и голос мой прозвучал столь же пылко, как и у нее. – Я не пропал, хотя о вас этого не скажешь. Вы уж точно умираете от голода, заразившись меланхолией и ломая мелодраму.

– Вот как. А когда это я давала тебе разрешение оскорблять меня?

– Когда начали сами оскорблять себя. Мы же теперь партнеры, помните? Это же вы обещали, что если я соберусь и дотащу сюда свою задницу, то все у нас получится. А теперь вы желаете утопить меня в слезах? Ваша матушка учила вас совсем не этому. Мы запросто могли бы уже кормить собой червей, как и половина Рима. А вот если ваши раны смазать нужной мазью да накормить и встряхнуть вас хорошенько, то еще до наступления следующего лета мы вновь будем есть из серебряной посуды. Но если вместе с волосами они отняли у вас и дух, то лучше сказать мне об этом сейчас, потому что я не для того пришел в эту помойную яму, а не город, где сточные канавы похожи на вскрытые вены, где водятся крысы крупнее меня, чтобы вы бросали нас сейчас на произвол судьбы.

С этими словами я слез с постели. Говорят, что низкорослые мужчины смешны, когда пытаются изобразить негодование, а когда карлики топают ножкой, то короли и знать только смеются в ответ. Но моя госпожа сейчас вовсе не склонна была смеяться.

– Я вернусь, когда у вас в желудке появится еще что-нибудь, кроме желчи.

Подойдя к двери, я надолго застыл подле нее. Обернувшись, я увидел, что она смотрит на тарелку, стиснув зубы, и, хотя впоследствии она не пожелала признаться в этом, по щекам ее текли слезы.

Я ждал. Вот она протянула руку и взяла кусочек рыбы. Я смотрел, как она поднесла его ко рту, и увидел, как в уголках губ у нее появились капельки слюны, когда она принялась жадно жевать. Шмыгнув носом, она отпила глоток из бокала. Я по-прежнему оставался на месте. Она положила в рот еще один кусочек рыбы и сделала очередной глоток.

– Когда она покидала Рим, то у нее было вдоволь денег, чтобы беззаботно жить здесь, – яростным шепотом проговорила она. – Больше она ничего не хотела. Вернуться в этот дом и жить как госпожа. Но ей достались лишь грязь и болезнь. Я не знаю, что здесь произошло.