Исповедь литературоведа. Как понимать книги от Достоевского до Кинга

Епископ подошел к нему и сказал тихим голосом:

– Не забывайте, никогда не забывайте, что вы обещали мне употребить это серебро на то, чтобы сделаться честным человеком.

Жана Вальжана, не помнившего, чтобы он что-нибудь обещал, охватило смятение. Епископ произнес эти слова, как-то особенно подчеркнув их. И торжественно продолжал:

– Жан Вальжан, брат мой! Вы более не принадлежите злу, вы принадлежите добру. Я покупаю у вас вашу душу. Я отнимаю ее у черных мыслей и духа тьмы и передаю ее богу».

(Виктор Гюго, «Отверженные»)

Может ли книга приобрести вашу душу? Про свою – не знаю, но взять в долгосрочную аренду точно может. Во всяком случае, так и случилось со мной. До сих пор не могу нормально смотреть на подсвечники: как вижу их, сразу фраза епископа из романа Гюго всплывает в голове.

День клонился к закату, солнце пряталось в горах, и его последние лучи багровыми переливами играли на волнах, набегавших на утёс. Я не мог произнести ни слова. Кроме «вау» в голове ничего не было. Сделка совершилась внутри меня, неожиданно и быстро. И глядя, как бледнеют последние отсветы заката, я понял, что отныне и впредь буду искать красоту везде, даже там, где её по всем законам быть не может.

Слово ведь способно оживить любую деталь. Гюго смог сделать это с обычными подсвечниками. Маяковский превратил в вершину поэзии простые местоимения, Бунин сделал искусство из пошлой обыкновенной истории.

И нужно только попробовать. Вдруг получится? И тогда даже в дальних и печальных московских окраинах для меня всегда будет звучать шум далёкого зимнего моря.

Всё было готово. Пазл был собран. Оставалась последняя деталь. Ей стало то произведение, которое я и по сей день называю своим любимым. У него потрясающее название: «Невыносимая лёгкость бытия».

Глава пятая. Родина

С чего начинается родина? Вроде, всё просто: с картинки в букваре. Но меня этот вопрос долгое время ставил в тупик. Я не мог объяснить себе даже, что такое «родина». С общественной точки зрения, кажется, всё ясно. А вот в личном плане всё не так. О чём именно речь? О государстве, о стране, о месте или ещё о чём-то?

Я родился в СССР в те времена, когда государство трещало по швам и разваливалось на части. А потом оно умерло. В таком случае моя родина – это труп, что я ношу в своей душе. Может быть, речь о стране? Хм, но наша страна так велика, что безлична. Ею можно восхищаться, но не любить, ведь любовь слишком личное чувство.

Думаю, стоит присмотреться повнимательнее к самому слову «родина». Оно, например, есть и в чешском языке. Пишется вот так: rodina, а значение простое – «семья». Наверное, именно семья и есть для меня настоящая родина. И речь тут не о родственных связях. Они условны. Очень часто от людей, которые близки тебе по набору генов, бываешь дальше, чем от многих случайных знакомых.

Настоящая семья – это язык, на котором ты думаешь, это близкие по духу люди, которых встречаешь на своём жизненном пути. Она всегда остаётся в сердце, где бы ты ни был. И книга тоже может стать семьёй, стать родиной.

Во всяком случае, именно так у меня и случилось.

Я долгое время не любил романы о любви, считал их какими-то искусственными и однотипными. То все были против любовников, а они не смогли с этим справиться и умерли вместе, то все были против любовников, но они остались вместе, а потом умерли в один день. Но это же ведь невыносимо. Создаётся ощущение, что читаешь одно и то же произведение, а меняются только декорации. И больше всего таким произведениям не хватает жизни. Так я думал до тех пор, пока мне в руки не попала книга Милана Кундеры «Невыносимая лёгкость бытия».