Исповедь молодой девушки

Но я не предложил ей ни имени, ни сердца, ни страсти. Оскорбленная, отвергнутая, она излила гнев на вас; я встал на вашу защиту, вот она и попыталась вас уничтожить, но не столько из неприязни к вам, сколько от злой обиды на меня.

Я тогда уже любил вас, Люсьена, и наша противница догадывалась об этом. Но моя любовь была и недостаточно сильна, и недостаточно благородна. Вы были правы, остерегаясь меня и считая, что я вас недостоин.

О, я был вполне искренен, я еще раз поверил, что впервые по-настоящему полюбил! И я женился бы на вас — мое слово неизменно, к тому же этот добрый поступок рождал во мне какую-то романтическую радость. Но в мое чувство вплеталось и приятное предвкушение мести: унизить леди Вудклиф, преподать, не совершая вероломства, урок, подобный тому, который она вероломно преподала мне, — это тоже входило в мое желание жениться на вас. Видите, я признаюсь в несовершенстве тогдашней моей любви к вам. Но это еще не все. В ту пору я испытывал страшные приступы ревности к Мариусу, за которого вы вот-вот должны были выйти замуж, и к Фрюмансу, которого от души любил, несмотря на то, что понимал — он достойнее вас, чем я. Однажды я честно признался ему в своей ревности, был высмеян им, пристыжен, исцелен… но ненадолго. Как знать, если бы эти приступы продолжались, мой недуг мог бы стать пыткой для меня, оскорблением для вас. Все равно я не колебался. Мне казалось, я победил предубеждение леди Вудклиф, но вдруг узнал, что она обманывает меня и продолжает добиваться в тулонском суде приговора против вас. Это еще более укрепило во мне и без того твердое намерение жениться, если вы дадите согласие. Я уехал в Англию, хотел привести в порядок дела, чтобы потом всецело и навсегда посвятить вам жизнь. Вернувшись в Париж, уже готовый мчаться в Соспелло, я получил вашу записку: вы не любите меня, любите другого! Я поверил этому и вот тут-то по-настоящему полюбил вас за прямоту, за беспредельное бескорыстие, потому что богатому и известному Мак-Аллану вы предпочли никому не ведомого бедняка, нашего достойнейшего Фрюманса! Женни никогда его не любила, а он любил только вас. Да и могло ли быть иначе? Женни была только ширмой, чтобы отвести подозрения и скрыть от посторонних глаз эту безнадежную страсть. Но вот рухнули преграды между вами и избранником вашего сердца, и вы сразу принесли ему в жертву все надежды на благоустроенную жизнь, обрекли себя на нужду, оторванность от мира, существование в нищей деревушке, заброшенной среди самых унылых гор, какие только существуют на свете! Вы были великолепны, Люсьена! И ведь вы никогда не лгали мне, никогда не поощряли моей любви. Я не имел права жаловаться на вас, был бесконечно несчастен, и выхода моему горю не было даже в негодовании.

Леди Вудклиф показала мне ваше письмо с отказом от имени и наследства, и я стал еще больше восхищаться вами, поклоняться вам и горевать, что вы не моя. Как я клял себя — ведь несчастье было делом моих собственных рук: я недостаточно ценил вас, не сумел победить, слишком верил в себя. Надо было еще сильней ревновать к Фрюмансу, бороться с ним, вытеснить из вашего сердца этого скромного и смиренного соперника, который сам готов был уступить мне дорогу и, ни на что не притязая, все же оттеснил меня! Мне следовало быть подозрительным, эгоистичным, страстным, во что бы то ни стало влюбить вас в себя, а я оказался банкротом! Я был слишком стар для вас, но эта старость сказалась не столько в отсутствии внешнего обаяния, сколько в недостатке пламенной настойчивости.

Я был подавлен, строил самые безрассудные планы — поехать за вами, похитить вас, убить Фрюманса, — безумствовал, бессильно склонялся под тяжестью приговора: «Она его любит! Что я ни сделаю, ей все будет противно! Надо отказаться от встречи с ней и навсегда остаться ее другом».

Когда явился Джон, я был болен, лежал в жару. Не желая вверять столь щекотливую материю письмам, он дилижансом приехал в Париж и рассказал мне о происшедшем. В моем несчастье он винил себя, но повторял, что, зная о моих былых отношениях с леди Вудклиф, не будучи уверен, действительно ли они порваны, не посмел клятвенно заверить Женни в моей нынешней безгрешности. Я простил его и тут же отправил в Тулон, а затем в Соспелло, дав наказ инкогнито часто наведываться в ваши края и подробно писать мне о вас. Я было обрел надежду, но снова утратил ее, услышав о недуге Женни и приписав его тайной любви к Фрюмансу, на борьбу с которой ушли все ее жизненные силы. Мне казалось, что и вы догадываетесь об этой любви и уже никогда не выйдете за Фрюманса, но именно поэтому навсегда сохраните ему верность.

Потом я подумал, что если вы утратите Женни и не захотите принадлежать человеку, так сильно ею любимому, вас ожидают одиночество и отчаянье, и дал себе слово навсегда быть вашим другом и опорой, даже и питая к вам неразделенную страсть.