Исповедь Мотылька

Иногда, до того, как мы с Ириной завязали наши «свободные отношения», я проводил время с женщинами: случайными, такими же одинокими, как и я, не гоняющимися за постоянкой и браком. Любому взрослому мужчине нужен нормальный секс, а я не был исключением.

Потом все склеилось с Ирой.

И пошло по накатанной.

Думаю, именно поэтому я не увидел, что Пуговица уже давно не маленькая девочка.

В моей голове она — капризная принцесса с платьями из сказок Дисней — была частью того прошлого, в котором навсегда осталась моя счастливая умиротворенная жизнь. И я даже не оглянулся на прошедшие годы. Начал все ровно оттуда, где и закончил.

— Олег? — Голос Пуговицы на том конце связи очень взволнованный. Слышу, как грызет ноготь и ругает саму себя. — Я, наверное, лучше положу трубку и…

— Все хорошо, Ви, прости, что я веду себя как старое бревно, — улыбаюсь в ответ на ее милое беспокойство.

Мне нужно время, чтобы втиснуть в свое подсознание эти, ни много ни мало, тринадцать лет. Но прямо сейчас ничего не могу с собой поделать — она все та же Ви, которую я стоически оберегал ото всех. Даже если получал по шее и от Татьяны, и от Пашки.

— Ты опять? — дуется она. Так резко переключается, что я чувствую себя немного неподготовленным к таким виражам.

— Прости-прости, Ви, больше никаких разговоров о возрасте. Как ты там?

Разворачиваю кресло к окну, сажусь и откидываю голову на спинку. Если закрыть глаза и представить, что где-то рядом шумит прибой, то ее голос — это лучше, чем хороший освежающий коктейль.

Вот же блин, когда я последний раз ездил к морю и солнцу просто так, а не потому что бизнес?

— Ну… Я рисую. Записалась на мастер-класс к одному очень модному художнику и теперь буду ходить к нему на лекции два раза в неделю.

В моем воображении словосочетание «модный художник» сразу трансформируется в какое-то грязное пятно на холсте, около которого все останавливаются в глубокой задумчивости и говорят, высокопарно задрав нос: «Вот это — искусство…». А ты стоишь такой в стороне и чувствуешь себя бестолковым шкафом, потому что для тебя это «настоящее искусство» — просто очень-очень большая сопля, зачем-то размазанная в разные стороны.

Но Ви рассказывает о своих курсах с таким восторгом, что язык не поворачивается ее притормозить. Так что просто слушаю и улыбаюсь этому громкому, чистому и острому счастью, о которое страшно порезаться.

— Знаешь, а мне правда очень нравятся картины на твоей стене, — говорю позже, когда она выдыхается и делает паузу. — Я понимаю, что не разбираюсь в мастерстве и все такое, но мне они действительно нравятся.

— Тогда ты должен приехать ко мне, — с некоторой заминкой говорит Ви.

— Посмотреть их еще раз под лупой?

— Нет, забрать свой подарок.

От услышанного уголки губ сами собой ползут вверх. Если бы кто-то мог видеть меня со стороны, наверняка бы увидел ту еще довольную рожу.

Мне сто лет никто ничего не дарил.

Не считаю сувениров, которые давно стали частью обязательного этикета делового общения.

— Подарок? Мне? — Я бросаю взгляд на часы и мысленно стону, потому что сорваться с работы прямо сейчас никак не получится — весь день расписан буквально по часам — и в шесть обязательный деловой ужин, который не могу пропустить. Это затянется часов до девяти точно. — Можно взять три попытки, чтобы угадать?

На самом деле тут бы и Иванушка-дурачок понял, что Пуговица что-то нарисовала лично для меня. Не просто так тема с обсуждения ее картина резко перепрыгнула на тему «чего-то особенного для меня». Но мне хочется растянуть наш разговор. Мало одного коктейля, хочется еще, чтобы, может быть, хоть немножко закружилась голова.

— Нет, нельзя! — строго отчитывает Пуговица. — Так когда ты приедешь?

— Я сегодня отдан на заклание работе, Ви. — Самому больно это говорить. — До девяти занят точно, так что…

— Тогда жду тебя в десять, — не дает закончить она. Упрямо и твердо, тоном, о который даже я, большой мастер вести самые безнадежные переговоры, наверняка сломаю зубы.

— Хорошо, принцесса, сдаюсь.

На прощанье она желает мне хорошего дня и как следует покусать работу.

Неудивительно, что, когда секретарша возвращается, чтобы продолжить писать под диктовку, она странно на меня косится.

Давно я не улыбался, как дурачок.

Глава семнадцатая: Олег