Исповедь Мотылька

В ответ на этот вывод из меня вырывается громкий смешок, больше похожий на икоту. А следом начинается и она — резкая и частая, до боли в диафрагме, как будто мои внутренности устроили бунт. Не помогает ничего — ни задержка дыхание, ни попытка дышать носом. В конце концов, какой-то из звуков получается настолько громким, что мама снова требует, чтобы я немедленно спускалась.

— Там же столько пыли, Эвелина! Хочешь заразиться клещами?!

— Я… уже спускаюсь.

Сую листок в книгу, наспех перекладываю остальное обратно в коробку и на корточках пробираюсь до лестницы. С нее, правда, едва не падаю, потому что натыкаюсь на испуганный взгляд матери, которым она подкарауливает меня внизу.

— Я предупреждала! — ругается она, отряхивая с меня огромные серые пятна. — Что это у тебя? Зачем тебе это?

— Это… для рисования! — Я успеваю одернуть книгу до того, как мама смыкает на ней пальцы. — Хочу нарисовать кое-что, и мне нужно немножко вдохновения. Ты же знаешь, что…

Наш разговор перебивает отчим, который заглядывает в дом с полной корзиной вишни. Вид у него довольный, как будто загнал целого мамонта.

— Вот, — взвешивает корзину на руке, — хватит на компот и на вареники.

Когда они уходят, я подкрадываюсь к двери, чтобы убедиться, что они заняты чем-то на маленькой кухоньке и в ближайшие пару минут им точно не до меня. При свете дня на книге хорошо видны следы черного маркера, хотя кто-то постарался от них избавиться. Готова поспорить, что и это — художества Дениса, и даже могу догадаться, что именно пытался изобразить этот «художник». Но сейчас все это меня абсолютно не волнует.

Снова нахожу бланк, быстро делаю пару фото на телефон, а книгу сую на самое дно своей спортивной сумки, в которую взяла немного вещей и свои принадлежности для рисования. После нашей с Олегом последней фатальной встречи, я никак не могу сосредоточиться, и вместо рисунков получается какая-то хаотичная акварельная мазня, мало отличающаяся от того, что рисуют пятилетние дети.

Вбиваю в поисковик название клиники со штампа, и нахожу такую только в старых записях. Она действительно была там, где теперь тот медицинский центр. Еще пара минут поисков и на каком-то старом форуме нахожу целую ветку обсуждения о том, Какие анализы можно было там сдать. Судя по датам, медцентр закрылся, а потом перепрофилировался, лет семь назад.

Значит, эта бумажка — не розыгрыш. Понимаю, что думать так было просто смешно, но мало ли кому какие шутки могут приходить в голову. Одной моей сокурснице на ее день рождения подарили отлитую в гипсе и стилизованную под цветок женскую вагину. После таких вещей я уже точно ничему не удивляюсь.

— Что ты тут притихла? — Мама появляется так внезапно, что я невольно дергаюсь и воровато бросаю телефон в сумку. — Все в порядке? И понесла тебя нелегкая в пыли копаться.

— Все хорошо, — вру как умею, одновременно до конца застегивая упрямую молнию на сумке.

— Нашла, что искала?

— Да. Это так, ерунда. Скорее всего, не поможет выбраться из творческого кризиса, но попытаться стоило. Тебе помочь на кухне?

Мы отправляемся перебрать урожай вишни и пока я перебираю мелкие ягоды, откладывая в сторону сухие и подпорченные, в голове то и дело возникает только одна мысль — зачем отец делал тест на отцовство. Нет, конечно, я в курсе, для чего делаются такие вещи, но ведь они с мамой были счастливы. За всю свою жизнь я ни разу не слышала от нее ни одного плохого слова о нем. И в моих детских воспоминаниях они всегда были рядом, улыбались и обнимали друг друга. Вряд ли мужчины, которые счастливы в браке, вот так, с бухты барахты, идут выяснять, кто биологический отец его дочери.

— Мам? — Сгребаю испорченные вишни в мусорный пакет и, мысленно вдохнув для храбрости, все-таки рискую спросить: — Вы с папой… Вы были счастливы?

— Да, конечно.

Она отвечает слишком быстро или мне только кажется?

— Я имею ввиду… Ну, знаешь, все пары ссорятся, так ведь бывает. Я просто… подумала, что в отношениях никогда не бывает гладко. А потом вспомнила вас с папой и подумала, что, может, это просто мне так не везет и…

— Ты с кем-то встречаешься? — тут же настораживается она. — Боже, с Олегом?!

— Мам, прекрати.

— Эвелина, посмотри на меня!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А вот теперь мне точно не кажется, что она взвинчена. Причем заводится с пол-оборота, как будто речь идет о каком-то криминальном авторитете с тремя женами, хотя я до сих пор не понимаю, почему ее так заводит эта тема. Двадцать лет разницы — это, конечно, много и повод для беспокойства, но ведь речь идет об Олеге, а не о каком-то сомнительном мужчине с улицы. И если уж на то пошло — он свободен, ни с кем не встречается и для наших отношений не может быть никаких препятствий, кроме моральных условностей общества.

Хотя, справедливости ради, разговоры об Олеге и раньше ее раздражали, но я не думала, что до такой степени. Теперь она заводится моментально даже почти без причины.

Я уже сто раз успела пожалеть, что рассказала ей об Олеге.