Исповедь на краю

– Дашенька, – попросила Наташа, прислонясь к стене, – случилось несчастье. Сходи, пожалуйста, к Гале, дворничихе, скажи: Андрей в ожоговом центре. Он очень пострадал, спасая детей на пожаре. Вот телефон. Только, пожалуйста, не спрашивай меня больше ни о чем. И Галю попроси. Хочу часок полежать. Мне ужасно плохо.

– Ни фига себе новости! Какой пожар? Какие дети? Я-то думала, что вы любовью занимаетесь, как все нормальные люди.

– Даша, я же попросила. Потом.

Наташа сняла пальто, сапоги, прошла в комнату и легла на диван прямо в джинсах, свитере, накрывшись пледом с головой.

Дашка заметалась по квартире. Сообщать новости первой она любила. Даже неприятные. Она умылась, накрасилась и горящими глазами стала разглядывать разложенные по всей комнате вещи, привезенные ей Наташей. Она выбрала джинсы серебристого цвета, голубой кашемировый свитер, короткие серые сапожки на шпильках. Сверху надела синюю джинсовую куртку на васильковом меху от Роберто Ковалли. Потом взглянула на лежавшую неподвижно Наташу и быстро открыла ее чемодан. Нашла широкий газовый шарф синего цвета и повязала его на голову легким эффектным облаком, как у сестры на одном снимке. Посмотрела на себя в зеркало и присвистнула от восхищения: «Вот это клево. Просто отпад».

Даша постаралась исполнить свою миссию строго и скорбно. Галя растерянно взглянула на нее, взяла бумажку с номером телефона и ни о чем не стала спрашивать. Дашка немного огорчилась, но забыла об этом, как только вышла во двор. Там разговаривали две девочки из их подъезда. Дашка радостно отметила, что у обеих при виде ее отвисла челюсть. Она лениво подошла к ним.

– Привет, Надька. Здорово, Катька. Что-то я вас давно не видела. А я тут вас вспоминала. Наташка, сестра, мне шмотки привезла с Недели высокой моды в Париже. Девать некуда. Я совершенно новые вещи выбрасывать собираюсь. Мы с мамой их в бутиках покупали. Может, хотите посмотреть?

– Ты что, продаешь?

– Да ты что! Моя сестра знаешь сколько за показ получает! Я так отдаю.

Когда Нина через час пришла домой, одна из комнат была завалена вещами, которые Дашка вытащила из шкафов.

– Мам! – возбужденно выкрикнула дочь. – Я отдаю девкам свои платья. Я ж буду теперь ходить в том, что Наташка привезла.

– Покажи, что она тебе привезла, – попросила высокая Надя.

Дашка вошла в ту комнату, где спала Наташа, и взяла несколько вещей. Вернулась, осторожно разложила их на кровати. Девочки онемели.

– Ух ты, – произнесла наконец коренастая бойкая Катя. – Умереть не встать!

Надя, как загипнотизированная, двинулась к черному прозрачному платью с рисунком из букетов красных роз. Она взяла его, как дорогую, хрупкую вещь, и приложила к себе. Посмотрела в зеркало и зажмурилась, таким ослепительным показалось ей собственное отражение.

– Может, продашь? – сдавленно попросила она Дашу.

– Совсем крыша поехала? – весело расхохоталась та. – Ты соображаешь, сколько это стоит? Да оно вообще на весь мир в одном экземпляре есть! Я ж тебе сказала, что можно брать. Бери вот это, это, пальто вот хорошее.

– Выбрось ты на помойку свое пальто, – вдруг с ненавистью прошипела Надя. – И весь этот секонд-хенд. Как же, в бутиках они купили! Да у меня, может, норковая шуба есть. Я просто таскать ее каждый день не хочу.

– Ой, не могу! Мама, она говорит, у нее норковая шуба, но она ее не носит.

– Не веришь? Подожди, сейчас покажу.

Надя вылетела из квартиры. Вернулась минут через пятнадцать. На ней была новая шикарная шуба шоколадного цвета. Дашка растерялась на мгновение, но тут же нашлась:

– Да это китайская подделка. Синтетика. Правда, мама?

Нина подошла, пощупала, подвела Надю к свету.

– Нет, дочка. Это норка. Цельная, качественная, дорогая. Не знала, что мать тебя так балует.

– Это не мама, – быстро сказала Надя. – Родственница одна…

Девочки вдруг заторопились и ушли.

– Вот так, – заметила Нина. – Какие же люди неискренние. Мне ее мать на днях жаловалась: еле, говорит, от зарплаты до зарплаты дотягиваем. Супы из пакетов едим.

* * *

Александр Сергеевич бросил лыжи в самом начале лесополосы. Он быстро шел, выбирая место, где ели и сосны растут погуще. Хотелось полной тишины, чтобы никакие звуки не коснулись его души, напряженной, как струна. Он прислонился к толстому стволу, глубоко затянулся сигаретой. Какой-то шорох! Белка, что ли? Он оглянулся, ничего не увидел. И вдруг писк раздался совсем рядом, из-под ног. Он нагнулся, смел снег с холмика и увидел, что это сверток. Осторожно развернул. Крошечный, посиневший от холода ребенок широко открывал беззубый ротик. Писк, который оттуда раздавался, был самым жалобным звуком, какой Александр Сергеевич слышал в своей жизни. На длинных ресницах малютки замерзли слезинки.

Глава 32