Исповедь на тему времени

Мы — Аллах, Мы — Господь миров, Мы — единственная истина на земле, ибо Мы проводим тварей по стезям Нашим. Мы видим, как они рождаются и как умирают, Нам известны их деяния и помыслы, которые важнее деяний. И Мы наградим каждого из них, но как — останется тайной.

ДЕТАЛЬ

Исидор Севильский в одном из томов своей «Этимологии» упомянул картину, изображавшую блаженного Августина глубоким стариком, молящимся об избавлении Гиппона от вандалов. Испанец сообщил, что на заднем плане художник поместил отвратительную крысу, выгрызающую кресты на полу, стенах, потолке, молитвеннике, посуде для омовения, кадке с пальмой. Что она значила, осталось тайной.

Но предположим, что приступая к работе, художник искал вдохновение на истёртых страницах «Confessiones». Бессонными ночами, в неверном дрожании факела, он следил за латынью, которая складывалась в вереницы рассуждений. Пальцем, привыкшим к резцу, он водил по строкам, повествующим о времени. Художник простаивал за кафедрой до утра, и однажды ему явился Августин.

Художник. Я чувствую, что схожу с ума, когда размышляю о времени.

Августин. Когда-то и я испытывал те же муки. (Далее Августин цитирует своё знаменитое: «Я до сих пор не знаю, что такое время… А может быть, я не знаю, каким образом рассказать о том, что я знаю?»)

Художник. Но Вечность посвящает в истину, и теперь ты, наверняка, знаешь?

Августин. Прошлое, вытесняющее будущее, таинственное, убивающее время, с его длительностью и протяжённостью — нет ничего кошмарнее этой выдумки. И ничего смешнее. Воистину, ужас перед временем — это ужас перед змеёй, лишённой жала. Смысл сиюминутного — смысл вечного, и я легко докажу тебе это. Ведь когда ты вспоминаешь, то называешь это прошлым, когда ожидаешь или мечтаешь — будущим, когда созерцаешь — настоящим. Значит, и отрицать это глупо, прошлое — миф, будущее — грёзы, настоящее, вечное настоящее, — их переплетение. Времени же, как такового, не существует. Ещё Соломон произнёс своё «И восходит солнце…», понимая это, ещё Иисус Навин, умоляя задержать светило, сознавал: время — иллюзия.

Художник. Величайшая из иллюзий.

Августин. И поверь, что для тех, кто оказался у Всевышнего, бег планет по небосклону продолжается. Прибывающие бывают этим удивлены, пока им не разъяснят, что они пребывали в Вечности ещё там, в доме, ошибочно принятом ими за временное пристанище. Впрочем, для грамматики временных наклонений эта мысль неизреченна, её передаёт разве что аллегория или метафора. Скажу тебе одно: на Лысой горе Господь был распят на кресте времени, и этим попрал его.

Тут Августин исчез.

Предрассветные сумерки застали художника за размышлением. Он думал о том последнем дне, в котором сойдутся разом все времена, и рисовал себе Крест, ниспровергающий Колесо. Однако по какой-то причине он не внял откровению. На своём полотне он изобразил Августина жалким стариком, плачущим от того, что не видит распахнутого перед ним рая.

А серая крыса, грызущая дыры в распятиях, епископате, язычниках, ордах Алариха и разграбленном Городе, — не она ли и есть то время, которое победили Августиновы слова и которое победило его самого?

ПИСЬМЕНА НА ОРИХАЛКОВОМ СТОЛБЕ

…название нашего острова скрывается. Разгласившего тайну ждёт наказание, куда более суровое, чем казнь. Его покарают отлучением от последней предстоящей нам мистерии, а это означает исчезновение, уничтожение временем — забвение. Поэтому я осмелюсь дать только версию, одну из бесчисленных гипотез нашего самоназвания — «обречённый волнам». Смутная иносказательность этого эпитета приближает (равно как и удаляет) лишь к части правды, лишь к части её части. Такова извечная суть слов. Впоследствии Бог иудеев, отвечая рабу своему, также ограничится тетраграмматоном, священное и грозное имя Бога мусульман будет непостижимой тайной, а египетская Исида получит власть над ужаленным змеёй Осирисом, узнав его подлинное имя. И мне ведомо, что будет так.

Греки, следуя заблуждению Платона, будут помещать нас западнее столбов Геракла, в океане переменчивых течений и буйных ветров. Другие народы, следуя их заблуждению, будут называть нас Атлантидой, иные же — Лемурией, страной теней. Кто-то обнаружит наши следы рядом с Индией, и это не более верно, чем всё остальное.

Кто-то посчитает нашей стихией ледниковые шапки гор, кто-то — мёртвые пески пустынь. Но ближе всех к истине окажутся ацтеки из племени нагуа, величающие наш остров «лежащим посреди вод», и финикийцы, поклонявшиеся нам как мраку ночи, ибо только бездна ночи сродни тёмной бездне океана…