Исповедь нормальной сумасшедшей

Затухает моя боль, зарастает,
Будто занавес тихонько задвигают.
Тихо гаснут все огни:
Были ль? Не были?
Оставайся там один, в нашей Небыли.
Да хранит тебя крыло сна и вымысла.
Большего нам не дано.
Сбереги себя.
Сбереги, хоть мне назло,
сбереги себя,
Как убитое дитя, с поля вынеси.
Тень реальности за мной
скучно стелется.
Я очнулась – не суди,
что изменница.
Я себя не сберегла,
вся развеялась.
Ради Творчества ушла
из Бессмертия.
Видишь: продана сполна,
утром вывесят[2],
И распяты два крыла
у той вывески.
...Пробужденье мне дано
иль самоубийство?
Только ты, хоть не меня —
сбереги себя.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Ленке, сестренышу

Письмо из Москвы в Запорожье, 1968 год

...Ленка, Елена, Лена —
Снег отсырелый, прелый
Утром стреножит город,
Словно большого коня.

Время – стеклянный будильник,
День – календарный листик.
Бросаю в ящик для писем
Письма сухие я.

Но вслушайся: в твою комнату
Ветер, как гость непрошеный,
Рвется в дверную щель
И шепчет: «Не верь ей, не верь!»

...Как там тебе живется,
Мой повзрослевший Сестреныш?
Вздыхается как, поется,
Играется как тебе?

Ленка, Елена, Лена —
Слышишь? Идут олени,
Гордые, сильные звери,
Теплые, словно сны.

И ничего не нужно,
Пусть будет дождь и лужи,
Письма – обрывки маршрутов

Дойдут к тебе сквозь туман.
Если ж я вдруг погибну,
Что не спасти, не крикнуть,
И не встречать у причала,
И не увидеть лица —

На стол к тебе лягу книгой,
Веселой, растрепанной книгой,
Где в каждой сточке – начало.
И нет, и не будет конца.

До «первой крови»

Приведу еще свой маленький рассказик о младшей сестре, который я написала в пятнадцать лет и который годится для понимания Ленкиной натуры.

Последний день осени
...Дремлет взрытая дорога,
Ей сегодня примечталось,
Что совсем, совсем немного
Ждать зимы седой осталось.

Пришла из школы домой и сказала сестре:

– А знаешь, Ленка, сегодня кончается осень.

Она пренебрежительно пожала плечами и заявила, что еще вчера об этом знала, и даже раньше меня.

– Ну как это – вчера? – возмутилась я. – Может, я еще месяц назад думала о том, что кончится эта осень, и даже стихи об этом написала.

Но Лена любит доказывать свое и тут же парировала, что знает об этом всю свою жизнь. А дальше – дальше она больше не спорила, потому что вспомнила, что я-то живу дольше ее на целых три с половиной года и мне давным-давно известно, что придет конец и осени, и идущей за ней зиме, и следующей весне...

* * *

Я уверена, что страдания самих душевнобольных из-за своей болезни не больше, чем у их родных, близких. Так вот именно моя младшая сестра более двадцати лет назад вынуждена была взять на себя всю полноту ответственности за меня, за мою болезнь. Мама тогда еще дорабатывала в Запорожье до пенсии, а из родных у меня никого в Москве, кроме Ленки и ее семьи, не было. (Мои мужья – не в счет. Лучше бы, может, у меня их вообще не было.)

Это она примчалась на квартиру к профессору, собрав всех, включая мою завотделом Татьяну Сергеевну Яковлеву и дежурного по городу психиатра, и они все вместе, конечно же, приняли правильное решение: госпитализация. Хотя Яковлева все равно упрямо твердила, сжав губы на свой особый манер: «Оля не может сойти с ума».

Но вы только представьте, что сама Ленка при этом чувствовала! Позже она мне расскажет: всю жизнь у нее было убеждение, что есть старшая сестра, и круг ее друзей – ее защита, а сама она – в глубоком тылу. И вот в одночасье этот мир рухнул. Теперь она одна осталась на «передовой». И нет никого старше впереди, кто бы прикрывал ее...