Исповедь одного еврея

Эти трудные, почти унизительные Lehrjahre[3] становятся неизбежно для ученика раввинов и Wanderjahre[4] — эпохой скитаний по городам и местечкам западных губерний. Вильно, Мир, Столбцы, Ковно, заштатный город Мерец на Немане, местечко Воложин, снова Вильно — все это промелькнуло в ранние годы учения виленского бохура как единая, однообразная школа, разбросанная по нескольким городкам. Он переправлялся из местечка в местечко, как переходят из класса в класс, продолжая все тот же курс по неизменной предустановленной программе. Менялись молельня и раввин, раскрывался новый трактат Талмуда, но предмет и система обучения оставались те же. «Жизнь моя в городе Мереце ничем не отличалась от жизни в Ковне и других городах: постоянное пребывание в стенах молитвенного дома, питание у разных обывателей по одному дню в неделю, занятие Талмудом днем, сон на голых досках ночью и отсутствие всякого контроля над собой».

IV

Но в отроческие годы «священные книги» уже не удовлетворяли ищущего сознания. Вспоминаются слова современного поэта:

Был у деда косматый фолиант обветшалый,
Меж страницами — волос бороды серебристой,
Пук оборванных нитей от молитвенной кисти,
И меж буквами пятна, пятна сала и воску —
И душа одиноко в тех безжизненных буквах
Трепетала и билась…[5]

Таково было настроение пятнадцатилетнего воспитанника знаменитых еврейских семинарий середины столетия. Он тосковал в тесных границах раввинского учения и рвался на просторы иного знания.

Впоследствии, вступая на литературное поприще, этот выученик талмудистов посвятит один из своих ранних журнальных опытов описанию своей первой школы. Из одной его забытой статьи мы узнаем немало любопытных сведений о происхождении ешиботов, их задачах и быте. Он сообщает русскому читателю, что эти еврейские школы восходят к первым векам христианства, когда молодые люди стекались со всех концов Палестины к великим раввинам того времени с целью изучать теологию в обширном смысле этого слова. В средние века ешиботы были рассадниками еврейской науки и общих познаний в Испании, Египте и разных местах Палестины. В России же они были до начала XIX столетия коллегиями специального изучения Талмуда и его первоклассных комментаторов. «В настоящее же время, — пишет Ковнер в конце 60-х гг., — ешиботы в России приняли совсем другой характер. Правда, в них и теперь преподается специально Талмуд с его комментариями, но способ преподавания, образ жизни ешиботников и источники их существования до такой степени обезображены и ненормальны, что в них решительно нельзя узнать первоначальной цели, для которой они были назначены».

Изображая с большой живостью нелепую систему преподавания в ешиботах, где все учащиеся отвечают сразу, поднимая невообразимый и бессмысленный крик, Ковнер объясняет и причины такого странного метода: «Это все происходит потому, что евреи не обучаются Талмуду с целью изучения и понимания многочисленных предметов, разбросанных в нем и имеющих высокий научный интерес, — а для самого процесса обучения, который сам по себе считается богоугодным делом и, по мнению некоторых ученых авторитетов, предпочитается даже молитве. Здесь не место исследовать причины этого странного взгляда и доказывать всю несостоятельность его; остается только сказать, что он составляет одну из главных причин всех печальных результатов бессмысленного воспитания еврейского юношества вообще и ешиботников в особенности».

Следуют жуткие картины печального житейского быта этой убогой молодежи, ютящейся по тесным молитвенным домам в мрачнейших условиях невообразимой грязи, скученности, нищеты, развивающихся болезней и пороков. Унизительные условия общественного питания, всецело основанного на началах благотворительности, дополняют этот безотрадный жизненный уклад.

Описывая ешибот в местечке Воложине, который считался главным и лучшим в России, Ковнер останавливается на общих вопросах смысла и целесообразности талмудического воспитания.