Исповедь одного еврея

«Вы спрашиваете: откуда я взял, что Вы антисемит? — пишет он во втором своем письме. — Вы пишете дальше, что очень интересуетесь еврейством и что любите (?) самую их плоть и наряд, „включительно до лапсердака и пейсов“, — но это только „с культурной стороны“, как сами прибавляете. Евреев же в плоти и в крови вряд ли любите. Да признаться, и я, несмотря на семитическое происхождение, тоже их не люблю, но меня ужасно мучает и терзает их нищета, их борьба за существование, их невыносимое положение в России. И вот поэтому-то поводу я хочу поговорить с Вами, как я говорил уже однажды с Достоевским, который моему письму к нему об еврейском вопросе посвятил больше половины одного своего „Дневника писателя“ (см. март, 1877 г.).

Дело в том, что еще в конце 1897 г. я лично подал министру юстиции Муравьеву „Записку“, в которой обрисовано ужасное положение евреев в России и сгруппировано много любопытных фактов, говорящих в их пользу. К прискорбью, „Записка“, по-видимому, никакого влияния на Муравьева не имела, потому что гонения на евреев становятся с каждым днем ожесточеннее. Но не пора ли остановиться? Вы пишете в том же письме, что до политики и социологии Вам дела нет. Но я Вам не верю и не могу верить. Человек, который столь много пишет о стольких общественных, т. е. социальных, вопросах, как вопрос о браке, разводе, незаконных детях, училищах, учении и проч., и проч., не может не интересоваться „политикой и социологией“. Находя поэтому, что не может Вас не интересовать ужасное положение семи миллионов людей, задыхающихся в своей проклятой „черте оседлости“… [Здесь Ковнер перечисляет ряд мер Муравьева, Банковского и др., направленных к ограничению прав еврейства: недопущение в учебные заведения, запрещение заниматься адвокатурой, лишение избирательного права, бесправное положение в армии, безусловное закрытие для евреев курортных мест и проч. — прим. авт. ], — я бы хотел, чтобы Вы прочли мою „Записку“ и чтобы Вы сказали по поводу ее несколько слов. Мне желательно это потому, что Вас читают и что к Вашему слову прислушиваются серьезные люди».

IV

Весной 1903 г. в жизни русского еврейства стряслось одно из тех позорных событий, которыми слабеющее царское правительство предполагало закреплять свои позиции, отвлекая беспокойные умы от революции. В Кишиневе произошел еврейский погром при беспримерном содействии громилам со стороны местных властей, направленных соответствующими рескриптами свыше.

Потянулись мрачные траурные дни для еврейства. Жгучая обида и неслыханные страдания, нанесенные кучке невинных, заставили содрогнуться лучшую часть общества во всех странах мира. На свирепую резню, организованную в России агентами власти и свыше одобренную, человеческая совесть отозвалась глубоким негодованием и возмущением. В недрах еврейства раздался гневный голос поэта, словно вобравшего в себя всю скорбь тысячелетних гонений и насилий, чтобы метнуть в современность и в грядущее свой возмущенный стон. Но огненно клеймя сановных палачей, он осуждал и их бессильные жертвы за отсутствие мужественной сопротивляемости.

На развалинах кишиневских кварталов уже звучал голос Бялика:

И загляни ты в погреб ледяной,
Где весь табун, во тьме сырого свода,
Позорил жен из твоего народа —
По семеро, по семеро с одной.

Над дочерью свершалось семь насилий,
И рядом мать хрипела под скотом:
Бесчестили пред тем, как их убили,
И в самый миг убийства… и потом.
И посмотри туда: за тою бочкой,

И здесь, и там, зарывшися в сору,
Смотрел отец на то, что было с дочкой,
И сын на мать, и братья на сестру,
И видели, выглядывая в щели,
Как корчились тела невест и жен,
И спорили враги, делясь, о теле,

Как делят хлеб, — и крикнуть не посмели,
И не сошли с ума, не поседели
И глаз себе не выкололи вон
И за себя молили Адоная!..[16]

В эти дни безвестным эмиссаром от еврейства в стан его врагов выступил забытый публицист 70-х гг. С прямым и открытым обвинением обратился Ковнер к виднейшему представителю «Нового времени», требуя от него ответа за новый кровавый опыт над еврейством. 17 апреля 1903 г. Ковнер писал Розанову: