Исповедь отшельника

– Да. Но самое ужасное в ней знаешь что? То, что моя мама терпела все из любви ко мне. Возможно, не всегда, но последнее время точно. Отец серьезно болел. Сердце. Он должен был умереть в сорок пять. Так говорили врачи. К тому времени я как раз отучился бы. И мама не разводилась, ждала кончины супруга, чтобы наследство получили именно мы. А точнее, я.

– Комнату в коммуналке?

– Коллекцию картин. О, мама думала, коллекция бесценна. А если б ушла, то отец распродал бы ее или завещал кому-то другому. Мог и сжечь, у него бывали заскоки, и он принимался портить предметы: бить тарелки, ломать стулья и так далее.

– А что за картины?

– В основном работы деда – советского классика. Но были и другие. Некоторые мне даже нравились. Одну я даже оставил на память. На ней церквушка, речка, голые стволы осин, небо сумрачное, осеннее. Вроде ничего особенного, а цепляет. Может, поэтому ее оценили дороже остальных. А дедова классика ушла за копейки. Нет, не в буквальном смысле, конечно. Я выручил за коллекцию сумму приличную, но не такую, ради которой стоит жертвовать собой. Мама думала, я стану долларовым миллионером, получив наследство. И, возможно, если б отец умер в сорок пять, как прогнозировали врачи, в разгар перестройки, то так бы и случилось. Тогда ко всему советскому был колоссальный интерес на Западе. Но отец и отведенный ему рубеж перешагнул, и перестройку пережил, и жену перед своей кончиной успел в могилу загнать.

– И вы чувствуете свою вину?

– Конечно. Я должен был силой ее вырвать из клешней отца. Я этого не сделал, потому что не понял маму.

– А сейчас понимаете?

– Да, естественно. – Назаров сказал это с некоторой обидой. Как будто ему не понравилось, что Маша сомневается в нем.

– А если она любила не только вас, сына, но и мужа своего? Причем его больше. Она видела в нем великого художника, крылья которого она связала. Отсюда и вина, и безграничное терпение. Он больше был ее ребенком, чем вы. В противном случае она выбрала бы вас, сына, а не его, мужа…

Лицо Назарова стало суровым.

– Маша, ты кто по образованию?

– Биолог.

– Вот и ковыряйся в плесени. А в те сферы, в которых не разбираешься, не лезь.

И стремительно ушел.

А Маша недоуменно смотрела ему вслед. Она сначала не поняла, что доктор имел в виду. А когда поняла, все равно смотрела, но уже с возмущением. При чем тут плесень? Да, она изучала и плесень. Но не только. И вообще… Она разбирается не в одной биологии. Во многом. В том числе в психологии. Пусть и нет этому подтверждения в виде диплома выпускника вуза. Но на сталкеров даже не учат. А она может считать себя профессором в этой области. То есть могла. До того как обзавелась фобиями.

– Куда это он? – услышала Маша резкий женский голос и вздрогнула. Нет, покоя ей сегодня не будет!

– Не знаю, – ответила она Лолите. Это директриса вышла из своего кабинета и увидела, как Назаров пролетает мимо нее. Поговаривали, что психиатр спал и с Лолитой.

Имя «Лолита» у Маши ассоциировалось с набоковской нимфеткой и певицей Милявской. То есть с хрупкой девочкой-подростком с хвостиками и монументальной черноволосой женщиной. Директор центра не походила ни на ту, ни на другую, но по возрасту была ближе к Милявской. А по конституции к нимфетке. Худенькая энергичная женщина за сорок (когда-то она якобы была полной, но Маша не могла представить Лолиту с лишним весом) с вечно растрепанными вихрами песочного цвета, она не ходила – носилась. И было не ясно, ветром волосы так взъерошило или к этому небрежному беспорядку приложил руку стилист.

– Центр закроют? – спросила Маша.

Лолита пожала плечами. У нее был измотанный вид. И сейчас она выглядела старше, чем обычно. Возможно, ей не чуть за сорок, а уже под пятьдесят. Худенькие женщины только издали выглядят моложе пухленьких. Вблизи же наоборот. Лолите не помешали бы уколы красоты. Скуластое личико в морщинах. Когда директриса улыбалась, казалось, это морщины образовались из-за ее смешливости: у хохотушек, даже молоденьких, гусиные лапки и ярко выраженные носогубные складки. А сейчас было видно, это просто возраст. Кожа утратила эластичность и «потрескалась».

– Звонила в больницу, – бросила Лолита в пустоту. На Машу не смотрела, будто сама с собой разговаривала. – Промыли Лидусе желудок, все нормально. Завтра уже выпишут.

– Это здорово, – откликнулась Маша.

– А Назаров зря так нервничает. Все, кто знает о том, что он с обеими лямуры крутил, будут об этом молчать, я в том числе… – Лолита по-прежнему была погружена в себя и, видимо, не осознавала, что ГОВОРИТ вслух.

«С обеими?.. – мысленно переспросила Маша. – Это о ком она? Неужели о двух покойницах? Выходит, Назаров не с Лолитой и Мирой имел отношения, а с Ларисой и Афанасьевной? Или с ними со всеми?»

– У Сергея Игоревича ничего не было с Ларисой, – проговорила она, припомнив слова доктора. – Плотского, я имею в виду. – Доктор не сказал этого прямо, но Маша так его поняла.