Исповедь падшего

Собирая оставшиеся вещи, я не чувствовал себя неблагодарным и не ощущал вину. Свой уход я считал совершенно справедливым. Жаль, что он свершался только теперь.

Мои глаза в спешке «перебрасывали» взгляд с одной вещи на другую, а мысли мгновенно помогали понять: нужно мне это или нет. Взяв в руку уже готовую к отъезду сумку, я вышел из комнаты, но, сделав всего один шаг за порог, замедлился и обернулся. На стене, прямо напротив кровати, все также неизменно висела самая ненавистная мне вещь — список правил и наказаний. С неистовым удовольствием я подбежал к нему и сделал то, что очень желал сделать давным-давно: разорвал с улыбкой на лице. Помятые клочки я демонстративно бросил на пол, как знак победы над своим закоренелым страхом — самой главной слабостью.

— Я уезжаю, Бетти, навсегда! — с восторгом сообщил я.

— Как? Куда? А как же колледж? — в обескураженности женщина закидала меня вопросами, но после, не дожидаясь ответа, огорченно присела на стул и закачала головой. — Мне понятно, почему вы уходите или, скорее, бежите прочь. Ваш отец… — она посмотрела на меня, и в ее зеленых глазах заблестела ненависть, а из уст что-то пыталось вырваться наружу. — Гореть ему в аду!

— Не волнуйтесь так, прошу! — я опустился на корточки и с нежностью взял ее сухие от воды и порошка руки.

— Куда вы теперь подадитесь?

— Бетти, почему вы теперь обращаетесь ко мне на «Вы»? — я улыбнулся, с любопытством заглядывая ей в глаза.

— Не смею говорить иначе. Вы стали таким взрослым, Мартин!

— Взрослым? Но меня не было дома всего семь месяцев!

— Для меня — целая вечность! И раз вы приняли самостоятельное решение, не уведомив мистера Моррэса, я не ошибаюсь: Вы и правда возмужали!

Даже Бетти ощутила ту перемену, которая произошла во мне, а значит, это не было простой выдумкой. Я действительно стал другим, самим собой.

— Я оставил колледж. Впредь буду сам решать, какой дорогой идти. И она нашлась! Через четверть часа я уезжаю в Нью-Йорк вместе с другом. Уверен, там меня ждет более лучшая жизнь — долгожданные приключения! И теперь я не одинок. Все будет хорошо, Бетти! О Вас я всегда буду помнить! — моя улыбка заставила женщину улыбнуться в ответ, хотя ее глаза все еще выражали глубокую печаль.

Я попросил няню не провожать меня до дверей. Не знаю почему, но данная традиция прощания всегда наводила на меня грустные мысли. Я обнял Бетти прямо в кухне и сказал: «До свидания». Эта фраза звучит куда приятнее, выражая желание увидеться снова, пусть даже нескоро, но все-таки… Тем временем как «прощайте» звучит так безнадежно и угнетающе, как точка в конце предложения.

Мне хотелось покинуть дом тихо, незаметно, сбежать, словно ночной вор, пробравшийся в чужую обитель. И я был уже в паре шагов от входной двери, когда судьба предпочла усложнить простоту момента: отец проснулся. Проходя мимо моей комнаты, дверь которой я бездумно оставил открытой нараспашку, он, конечно же, заглянул туда и заметил безжалостно истерзанный и порванный на мелкие кусочки список, написанный им самим.

— Мартин! — дом содрогнулся от крика.

Я обернулся, хотя теперь жалею, что вообще задержался в коридоре. Стоило не обратить внимания, открыть дверь и просто уйти — быстро и навсегда! Однако все произошло иначе.

Мы встретились взглядами. Какой же абсурд! Человек, который должен быть моим другом — тем единственным и главным, который смог бы заменить мне всех прочих, самый родной, — являлся моим врагом. Это до боли ужасное чувство! Недопустимая ненависть в наших сердцах испепеляла и мучила, подталкивая обоих положить всему конец. Что может быть хуже, чем испытать ненависть собственного отца? И это при том, что мать давно на небесах, а о других родственниках нет даже известий. Это травма, глубочайшая рана, и, вспоминая обо всем теперь, спустя почти двенадцать лет, я убедился: она не затянулась. Никогда не затянется!

Я внимательно посмотрел на отца. Никогда прежде мне не доводилось видеть его таким неухоженным, совсем другим: волосы были не причесаны, длинноватая, густая щетина указывала на то, что он не брился уже несколько дней, чего раньше не случалось. Вместо привычного для всех безупречного костюма, который он носил даже дома, на нем была темно-синяя пижама, а сам отец выглядел уставшим и разбитым. Он был измучен. Зачастую люди сами делают себя несчастным, превращая жизнь в сплошную пытку.

В своем кулаке Френсис Моррэс что-то болезненно сжимал. Приглядевшись, я увидел: то были те самые клочки бумаги.

— Что это значит? — он сошел с лестницы и, вытянув руку вперед, медленно разжал ладонь, бросив их на пол.

— Это означает конец, — спокойно ответил я. — Прости, отец, но мне нужно уйти ради нас обоих. Ты губишь меня, а я никогда не оправдаю твоих надежд, и это, очевидно, губит тебя. В нас течет одна кровь, однако мы словно обратные стороны магнита. Нас разводит, отталкивает друг от друга. Нет смысла сопротивляться. Забудь, что у тебя есть сын, а я забуду о тебе. И это все, чего я хочу. Смирись с этим!