Исповедь палача с Лубянки. Эмиссар Берии с особыми полномочиями

– Пишешь ты складно, наркому должно понравиться, – произнес комендант загадочно и добавил: – Иди, отдыхай, сил набирайся. Тебе они скоро потребуются.

Такое странное поведение Блохина удивило меня. Обычно в пьяном виде он начинал со мной беседовать «за жизнь» или рассказывать о деяниях «врагов народа». А в тот вечер почему-то отправил меня домой.

Я подумал, что, может, комендант каким-то образом узнал или догадался, что я регулярно готовлю для Берии отчеты обо всем, что происходит в спецгруппе, и о поведении Блохина. С одной стороны, это «стукачество», но с другой – единственный шанс защитить Блохина. За время службы на посту коменданта он стал самостоятельным, оброс многочисленными связями, в т.ч. и с «врагами народа», при общении с руководством наркомата держался на равных и прекрасно понимал, что любой из начальников, пусть даже самых больших, мог оказаться в подвале, где на несколько минут власть над приговоренным к смерти обретет палач. Помнил Блохин взлет и падение двух наркомов – Ягоды и Ежова, а также судьбы их подельников. Да и к своему месту службы относился философски. Я не уверен, что комендант знал, что такое дамоклов меч, но точно постоянно ощущал присутствие этого предмета не только в кабинете, но и дома или на отдыхе в санатории. Знал ведь, что «врагов народа», чтобы они не успели перед арестом еще больше советской власти навредить, задерживали не только на работе или дома, но и, например, в купе поезда.

В своих отчетах я старался изобразить Блохина ярым сторонником текущей линии партии, который не только одобрял все решения Политбюро, но и стремился воплотить их в жизнь. В восьмидесятые годы, вспоминая предвоенную службу, я начал постепенно осознавать, что Блохин и Берия не были фанатичными приверженцами генеральной линии партии. Скорее они были жесткими прагматиками, которые считали, что ради победы можно не только использовать любые средства, но и при необходимости менять их на другие.

Когда Берия увидел, во что «враг народа» Ежов превратил органы госбезопасности, то не только ужаснулся, но и приказал навести порядок. «Чистка» была жесткая, тщательная. К июню 1941 года мы имели систему – эффективно работающую и нацеленную на нейтрализацию подлинных, а не мнимых врагов советской власти. Расставленные подручными Ежова кадры были частично репрессированы (расстреляны или отправлены в ГУЛАГ) или уволены из органов госбезопасности. На их место пришли новые сотрудники. Одним из них был погибший на рассвете 22 июня 1941 года Василий Черкесов.

На следующий день после сдачи отчета меня вызвал сам нарком. Войдя в знакомый кабинет, я доложил о своем прибытии.

– Прочел я ваш рапорт, – Берия вышел из-за стола и приблизился ко мне. Нас разделяло не больше метра. Внимательно глядя на меня, он спросил:

– Вы уверены, что все написанное вами правда?

– Так точно, – твердо ответил я, не отводя взгляда. Какое-то время мы молча стояли, пристально глядя в глаза друг другу, и ожидали, кто из нас первым моргнет или отведет взгляд. Не знаю, что при этом испытывал противник, лично я – ничего. Внутри пустота и безмолвие. Ощущение времени отсутствовало. Сложно сказать, сколько мы простояли вот так. Может, минуту, а может, пять. Внезапно Берия усмехнулся и заметил:

– А вас трудно испугать. Значит, я в вас не ошибся, когда назначил в помощники к Блохину. Читаю я все ваши отчеты по спецгруппе. И о дружке вашем Блохине. Зря вы его пытаетесь спасти. Помочь не поможете, а себе жизнь точно осложните. Не вам решать – виноват он или нет. Слишком много он с «врагами народа» общался, а это бесследно не проходит. Вот в Ленинграде что произошло. Прислали дружка Ежова Литвина, так тот все управление заразил инфекцией беззакония. Словно проститутка всех своих клиентов сифилисом. Теперь вот пытаемся вылечить. Это вы правильно сделали, что с Черкесовым сдружились. Талантливый и честный следователь. Это он ведь первым сообщил мне о том, что в управлении происходит. Приказал Гоглидзе всячески помогать ему, а еще бригаду прислал. Вас в том числе. Гадюшник жуткий там после себя Литвин оставил. Не зря он застрелился. Понимал, что за все содеянное им только расстрел, и даже собутыльник Ежов не спас бы его. А так он думал всех обмануть. Дескать, «сгорел на службе». Похороны с воинскими почестями. Супруге пенсия по потере кормильца. И никто не узнает, чем он занимался. Не вышло. Нашлись честные люди, кто сообщил о его преступных деяниях...

Нарком говорил еще минут пять. Признаюсь, я редко встречался с Берией, но обычно он не был лаконичным. И того же требовал от подчиненных. Странно было слушать его монолог.

Внезапно говоривший умолк, прошелся по кабинету, а потом продолжил говорить, внимательно глядя на меня: