– Вам будет выделен отдельный кабинет с сейфом. Работать будете только там. В помещение, кроме вас, входить никто не имеет права – охрана предупреждена. Все необходимые материалы будете получать в моем секретариате. Отчеты будете сдавать ежедневно. Когда закончите, то подготовьте справки по отдельным областям и республикам, – произнес нарком. Помолчав, продолжил: – Меня интересуют только все случаи нарушения закона при расстрелах. Даже случаи избиений приговоренных и мародерств. – Заметив удивление на моем лице, он презрительно произнес: – Такое тоже бывает...
В тот момент я не поверил Берии. После возвращения из Ленинграда я уже знал, что должность коменданта мог занять человек с «темными» пятнами в биографии и, соответственно, любое нарушение норм соцзаконности для него было прекрасным способом навредить советской власти. Но чтобы при этом еще присваивать вещи казненных, в это я не поверил. Просто все ценности (деньги, часы и т.п.) изымались во время обыска при заключении под стражу. Оформлялся соответствующий протокол. Если человека потом освобождали, то все ценности возвращались. Если отправляли в ГУЛАГ или расстреливали, то все вещи переходили в распоряжение государства. Расстреливали людей одетыми. Затем тела отправляли в морг, чтобы затем захоронить на территории кладбища – в погребении участвовали могильщики, или зарывали на территории полигона, как это происходило в Москве. Даже если допустить, что кто-то из стрелков решил снять с трупа пиджак или сапоги, то сделать он это без свидетелей не сможет. Поэтому если трупы и раздевали, то занимались этим исключительно могильщики. А они не были штатными сотрудниками НКВД. Свои мысли я не стал высказывать вслух, а лишь кивнул, тем самым соглашаясь с наркомом. На следующий день, когда я начал анализировать присланные в Москву из провинций материалы, то понял, что ошибались мы оба. Размах нарушений норм соцзаконности и падения дисциплины среди комендантов и палачей был огромным.
Одна из проблем, с которой я столкнулся, когда проверял процедуру организации расстрелов в провинции, – хронический алкоголизм большинства палачей. Исполнители напивались с раннего утра, и к вечеру многие из них с трудом стояли на ногах. Последствия были трагичными. Несколько «стрелков» были ранены или погибли в результате нарушения правил обращения с оружием.
Не буду скрывать, что даже подчиненные Блохина употребляли спиртное в больших, по моим оценкам, количествах. Правда, пили они после окончания процедуры расстрелов. Фактически после окончания рабочего дня. При этом никто из них не нарушал правил обращения с оружием (например, не целился из него в коллегу или бегал с пистолетом в руке по коридорам). Хотя один из палачей застрелился из табельного пистолета, но это было самоубийство – человек сознательно пошел на этот шаг, а не несчастный случай.
В провинции палачи пили много и регулярно. Мне кажется, что основная причина этого явления – не необходимость в психологической разгрузке после расстрела (я общался со многими палачами – никого из них не мучили угрызения совести после того, как они лишили жизни другого человека), а низкий культурный уровень. Эти люди регулярно напивались вне зависимости от места службы и выполняемых служебных обязанностей. Для них это прекрасный способ организации собственного досуга. Другое дело, что, работая на заводе или служа в Красной Армии, они бы не могли напиваться с утра и в таком виде выполнять свои обязанности. А расстреливая людей по ночам – могли. Политико-воспитательной работы с ними никто не проводил, организацией досуга (выделить помещение, где они могли бы играть в различные настольные игры) начальство не озаботилось. В результате палачи были предоставлены сами себе.
К чему еще приводило пьянство? Было несколько случаев побегов приговоренных к расстрелу. Причем на свободу вырывались не осужденные по политическим статьям, а бандиты, чьи руки уже были обагрены кровью невинных жертв. В результате «амнистированные» преступники совершали новые преступления, в т.ч. и убийства. Как происходили побеги?