Исповедь Плейбоя (СИ)

Дворники с трудом справляются с водопадами на стекле. Где-то там, в размазанных влажных змеях июльского горячего ливня, дорога вот-вот сделает крутое пике.

Скалюсь, ныряю ладонью девчонке между ног, наклоняясь так близко, что дуло упирается мне в грудь, прямо между ребрами – если ее палец сорвется, пуля прострелит сердце навылет.

Выкручиваю руль, жестким дрифтом на полной скорости влетаю в поворот. Тачку заносит хер знает куда, тормоза безжалостно орут.

— Стреляй, - громко и четко, почти приказываю.

С головой творится что-то неладное и, похоже, когда я совершал идиотский каскадерский трюк, у меня окончательно слетели тормоза.

Глава шестая: Снежная королева

Есть только одна причина, почему девушка, вроде меня, без приглашения садиться в машину к незнакомцу.

Я бесконечно одинока, и еще более бесконечно мертва.

Я как будто тело на холодной стали: едва дышу, едва чувствую свои конечности и не могу говорить, но по-глупому надеюсь, что хоть кто-то сжалится и всадит мне в вену пару кубиков адреналина.

Грудь мужчины тяжело поднимается и опускается, крохотная насечка на кончике дула то и дело «забирает» тонкий свитер. Мои руки совсем не дрожат, в голове предельно пусто, как будто Юра выпотрошил меня окончательно, вскрыл своим безразличием и перешагнул через все, что из меня вывалилось: гордость, нежность, потребность просто хотя бы немного, самую маленькую капельку быть необходимой.

Ладонь незнакомца у меня между бедер: крепкая, немного шершавая, наглая. Я пытаюсь сжать колени, но он стискивает бедро еще сильнее. Мы словно играем в «переупрямь меня», и впервые в жизни глубоко во мне что-то громко лопается, хрустит, как сломанные кости и, наверное, болит примерно так же.

Машина окончательно останавливается, лишь чудом не влетев в кювет. Музыка пытается перекричать шум дождя. В салоне слишком громко пахнет цитрусами и перцем. Голова кружится, кровь поднимается вверх по венам и гейзером стреляет в щеки.

Пистолет вываливается из моих ослабевших пальцев, и я инстинктивно шарю ладонью по дверце, чтобы до упора опустит стекло. Вместе с косыми струями в ноздри врезается запах дождя, озона и мокрой зелени.

— Раздвинь ноги, - слышу его немного вязкий голос.

Мне просто нужен адреналин. Два-три кубика ударом шприца в застывшую сердечную мышцу. И триста вольт сразу после.

Приподнимаю бедра, нервно тяну платье вверх до самой талии и широко развожу колени. Его пальцы у меня на белье: один точный, как работа снайпера, нажим – и моя голова беспомощно свешивается через открытое окно. Дождь бет по губам, размазывает слезы.

Я как будто под гильотиной: одно неверное движение – и стекло отсечет мою несчастную голову, и может быть, тогда я, наконец, высплюсь.

— Еще сильнее, - прошу в ответ на игру его пальцев по влажному шелку, но ему явно не нужны подсказки.

Подушечку пальца сменяет ноготь: царапает совсем немного, но этого достаточно, чтобы мое тело взмолилось о разрядке.

Почти хочется, чтобы незнакомец отодвинул белье, смахнул то немногое, что осталось от стыда, но я взрываюсь быстрее, чем успеваю озвучить это иррациональное желание.

Быстро, тяжело, как будто со всего размаху приземлилась на высоковольтную линию. Удовольствие режет меня, как бумагу, без остановки шинкует на тонкие полоски. Напряжение накатывает – и отступает, оставляя терпкую усталость насыщения.

Я прикрываю глаза и с опаской вслушиваюсь в частые удары собственного сердца.

Значит, все-таки живая.

Я медленно расслабляюсь. Это не то чувство, которое накатывает после хорошего секса с любимым человеком или хотя бы хорошим любовником. Это темная плотная ткано, брошенная на костерок боли. Он не погаснет сразу, он еще какое-то время будет агонизировать, пытаться выжить, разгореться на последних глотках кислород, но все равно умрет.

Я поздно пришла в танцевальную студию, и меня взяли только потому, что капризная дочка Розанова в четырнадцать лет решила, что хочет стать балериной. И мне было стыдно рядом с шестилетками, поэтому меня, тоже не без папиного участия, поставили к моим одногодкам. Они смотрели на мои неуклюжие попытки повторять сложные упражнения – и смеялись в кулаки, потому что смеяться с лицо не посмел бы никто. Помню, как на одном из занятий я решила показать всем, что и белые лабораторный крысы чего-то да стоят. Не помню, что это было – неудачное па, поворот? Я вывихнула лодыжку. Боль была адская, и я никак не могла расслабиться, не могла думать ни о чем, кроме острой пульсации в костях, которая меня убивала. У меня не было сил даже плакать: я просто скулила и просила сделать что-то, чтобы боль ушла. Мать настояла и мне сделали укол каких-то быстродействующих обезболивающих. И боль притупилась, из острого кактуса превратилась в плюшевое сердечко-подушку. Это была временная мера, не укол коктейля фармакологической промышленности, а чистый самообман. Когда через несколько часов действие укола прекратилось, я в полной мере осознала, что такое едкая боль, сторицей отбирающая свое. В двойном размере, с процентами.