Исповедь пофигиста

Я же говорил: художник! Бандит! Все и ничего. Он полякам-перегонщикам доказал, что Польша с запада на восток — две тыщи километров, а там больше восьмисот и в лучшие времена не было. Поляки принесли маленькую карту Польши, а художник огромную. Он говорил, что на огромной карте Польша больше. Поляки так обрадовались: это ж их национальная мечта! Потом он за чужой счет всю Украину на немецком горючем как бы исколесил, ни разу как бы не дозаправившись, чтоб как бы не продешевить. Я молчу. Ну? Правильно я сделал, что у него во Франции кинокамеру украли?

Банк и автохаус все же упросили художника машину не возвращать. А по мере возможности, при случае, при участии всех заинтересованных сторон…

Какие соседи! Легко с ними жить? А умирать? То-то же.

А тут еще крыса в ванной объявилась — шуршит и шуршит, прямо до сердца достает. Мне все кажется, что она голодная, хоть я ее и никогда не видел.

Вызвал я Гибеля, хозяина этих золотых трущоб, столичную штучку, пообещал заплатить сразу за три последних месяца, причем в течение ближайшего года. Клюнул, приехал.

— Господин Гибель! Откуда здесь крысы? Мы так не договаривались.

Он зажигалкой почиркал, огоньком поводил по сторонам и сообщил:

— Это не крысы, это сквозняк.

— Какой, — говорю, — сквозняк, когда я вчера у двери сыр положил, а сегодня его нет. Куда он делся?

— Наверное, сдуло.

Зато в любое время приходи и гостей приводи. Хочешь — к голубым, хочешь — к этому художнику, и не надо писать дурацких объявлений, как в других неприличных домах:

«Господа! Сегодня у меня будут гости, не более трех человек. Порядок гарантируется».

Мне это хуже крыс, Гибеля и этого голубого художника-наркомана!

Глава двадцать четвертая

Какой дом? Где я строил дом? В Стрежевом? У Джамали? Почему не помню? Помню, строил. У него потом крыша поехала, но это в Пюрмонте. А вы говорите: в Стрежевом. Откуда Джамали в Стрежевом? Он же турок. Чтоб он был похож на свой дом!

Ой, я узнал в арбайтсамте, что я требуюсь на стройке частного дома и стройка только-только началась. Я позвонил, и меня пригласили к восьми.

Утром дождь, ветер и нерабочее настроение. И тем не менее я на стройке. Там еще два немца, и третий, Эрик Мерль, тоже немец. Мне все обрадовались.

— Электрорубанком пользоваться умеешь? Давай-давай балки стругать.

Умеешь, не умеешь… Стругать так стругать. Джамали пришел в десять утра в туфельках, джинсах, в очках. Хозяин!

— Я, короче, Джамали!

— Я, еще короче, Игорь!

Познакомились, давай пахать. Эрик грызет колбасу и кричит:

— Иго! Дать хаммер?

О, думаю, угостить хочет.

— Кидай! — кричу.

Он и кинул… хаммер. Молоток!

— Что ж ты, — ору, — такое кидаешь?

— А что ж ты, — орет, — не ловишь?

Мое счастье, что не ловил, точно бы поймал на свою голову…

Начали пленку натягивать на крышу. Натягивать я умею, что хош натяну, и на крышу тоже. Так немцы посовещались и послали меня на самый верх, без страховки, без доски. Что, им меня жалко, что ли? Ну, гады, назло не убьюсь! Взял тонкую палку, положил на крышу и прибил гвоздем. И по этой тонюсенькой рейке долез до самого конька. Подтянул на веревке рулон пленки, развернул ее во всю ширь — по-русски, от души, по-сибирски. Пленка — восемь на шесть, как парус корабля. Поймала, блин, попутный ветер и взлетела над крышей вместе со мной. Потаскала меня по крыше, как хотела: и головой, и ребрами, и жопой, а бросишь — улетит в пространство. Ну, я и бросил — пусть летит, без меня. Она и улетела, Джамали ее потом долго искал.

После между балками стали заталкивать пенопласт. Он широкий, весь не влезает, и плотник отпиливает лишний кусок и сбрасывает его вниз. Я внизу. Вдруг Джамали что-то страшно кричит по-арабски.

— Че? — спрашиваю по-русски.

И поднимаю голову, а прямо на нее кусок летит, килограмма на три-четыре! Я еще успел подумать: «Может, мимо?»…

А он как даст мне по башке. Джамали аж присел от страху: я у него по-черному работаю, ко мне и «скорую» хрен вызовешь.

— Тты-ы-ы… живой? — заикается.

А я никак не соображу, живой я или нет. Но говорю:

— Да.

Так, на всякий случай.

— Голову… поднять можешь?

— Нет.

— Почему?

— Болит.

Он подошел, за волосы ее поднял. Да не с земли.

— На! Сам поверни.

Я раз-раз, сам повернул ее двумя руками. Джамали в восторге:

— Ну у тебя и башка, как башня танка!

Короче, прибиваем мы рейки. Тут все на миллиметрах держится, надо все так измерить, чтоб потом сошлось. А Джамали захотелось их прибивать. Хозяин хочет прибивать рейки — какое мое собачье дело? У Джамали видок: очки под носом, весь рот в гвоздях, сам в каких-то причиндалах перекупленных, с молотком. Приставит гвоздь и раз себя молотком по пальцу!

— Шайтан, — говорит, — дождь, ничего не видно. И молоток кривой. Кто погнул мой молоток? Юсуп, Юсуп!

И по-арабски:

— Ты, кыр, драба тыр молоток?

Юсуп в ответ:

— Нет! Тар бор ты мал, шайсе!

— Саш, — спрашиваю Юсупа, — что ты ему сказал?

— А пошел он со своим молотком! Да сбар да!

— А теперь что?

— Чтоб он свалился со своей лестницы.

А Джамали:

— Все, Юсуп, стой! Стой! Я нашел свой молоток.