Исповедь пофигиста

А сам сяду у калорифера и вспоминаю, как было хорошо до этого ледникового периода: в шесть тридцать каждое утро приезжает развозка, сигналит в рожок, все выходят с мусором, улыбаются друг другу, насвистывают, поздравляют друг друга с мусоркой, как на первомайской демонстрации. Соседи же!

В Сибири зимой только за мусором и встретишься. Морозы трескучие, метель. В декабре снег валит, в январе хвост отмерзает, и уши, как у собаки купированной, не гнутся. Февраль — ветер лютый, дышать можно только с закрытым ртом и носом. В субботу, воскресенье мусорки нет, а мусор тем не менее есть. В субботу-воскресенье скучно, все ждут понедельника. Шесть тридцать, рожок. Па-а-ашли!

Вспомнил я про эти счастливые для каждого сибиряка моменты, а отец и спохватился:

— Кстати! Сегодня как раз понедельник, пошли мусор вынесем. Сигнала все равно не услышим, звук замерзает на лету, а у нас после праздников ведер пять имеется. Или шесть.

Это ж идея! Мусор — всегда приключение, особенно в нашем с отцом возрасте.

Спускаемся с родного четвертого этажа на первый с полными ведрами. Толкаем парадную дверь — закрыта. Подъезд закрыт! А кто его мог закрыть? В Сибири-то?

— Что за шуточки? — злится батя.

Он только свои шуточки понимает, как немцы. Наш учитель на шпрахкурсах, Курт, как-то сказал, что слово «живой» не имеет сравнительной степени. Ну, все, конечно, согласны, у всех же сильно завышенное образование. Преподаватель всегда прав. А если не прав — тем более. А я ж водила. Я знаю, что абсолютно прав всегда только я. Ну, еще мент с ружьем. Я Курта опускаю:

— А у нас говорят: Ленин и теперь живее всех живых!

— Was, was?

— Переведите, — прошу, — иностранцу, что я пошутил.

— Перевели, — отвечают, — а он говорит, что не понял юмора.

— Тогда пусть учит русский язык.

Так и батя: над собой смеется до упаду, а к остальному относится очень серьезно. Но это его проблемы. А тут и соседка-врачиха выскочила с ведром, ей тоже захотелось пообщаться. Стали вместе колотить в дверь. Ну, батя культурист, даже по крышке гроба не стучит, чтоб не сломать. А тут дверь вышибить не может. Труба! А он как размахнулся в последний раз… и позвонил к соседям с первого этажа.

— Посмотрите там через окно, какая сволочь дверь подперла!

А че, думаю, смотреть, и так все ясно: черт балуется, ему тоже холодно, вот и греется как может. Я бы на его месте только так и грелся.

А хозяин выглянул, дурак, в окошко и зовет нас:

— Идите, гляньте, шо деется!

А у него окна выше двери и до самой форточки все занесло снегом. Прямо из форточки можно снег набирать. Очень удобно. Дурдом!

Все! Мы отрезаны от Стрежевого, все четыре этажа. Стихия! Теперь Стрежевой для нас — Большая земля. А мы — Малая. «Малая земля — геройская земля…» Я так почему-то этому обрадовался:

— Мишка! В школу опять не идем!

Но радовались мы рано: меня и Мишку благодарные соседи тут же выпихнули через форточку снег раскапывать. Десант, блин! А я-то плавать не умею. Но ничего, лег на снег плашмя, руки-ноги разбросал и лежу, очень профессионально. И Мишка тоже. Мишки, блин, на Севере.

Сразу стали баловаться, чтобы согреться. Забыли, зачем нас сюда через окно забросили. А снег только сверху с коркой, а внутри мягкий и теплый. Вот через неделю он слежится и на метр затвердеет, тогда его только рубить.

А мороз злющий. Хотели с Мишкой закурить — невозможно. Во-первых, губы сводит, во-вторых, туман в рот попадает, ничего не видно. Зато кругом красота неописуемая: полярное сияние пробилось, небольшое, не как на Северном полюсе — в полнеба, а так — с осьмушку. Как будто его прожектором подсветили. Но все равно красиво, жуть!

На улице все лучше, чем в квартире дырки в батарее сверлить. Смотрю — батя мне из окна что-то пытается сказать. Но ветер же слова обратно в рот заталкивает. Наконец я его по шевелению губ понял:

— Откапывайте, сволочи!

Мы еще в снегу малость побарахтались, дверь откопали. Отец вышел, дверь оббил и побежал на улицу. Я зову:

— Батя! Ты куда?

— На работу, не видишь, что ли?

— А мусор?

— Сам вынесешь.

Так всегда. Спасибо за доверие!

Глава пятнадцатая

Каждый Новый Год у нас в Стрежевом свое правило: ровно в двенадцать ноль-ноль начинается общественная бухаловка. До двенадцати делай что хочешь, бухай с кем хочешь, а ровно в двенадцать только со всеми вместе.

Сибиряки народ крепкий, пьют умеренно, но отчаянно, до победного конца — это очень роднит.

После двенадцати все собираются возле шмоточного магазина «Татры», на ледовом поле. За месяц до того приезжают архитекторы из Томска и за большие бабки строят ледяной городок. Ну, не классные, конечно, архитекторы приезжают, не те, блин, что хрущевок понастроили по типовым проектам, в которых гардероб не внесешь, а гроб не вынесешь. Студенты, бляха-муха, без званий и комплексов.

Навезут им огромную кучу снега с пяти-шестиэтажный дом. А в Стрежевом снега — завались. Если бы его начали есть заместо масла, талоны бы враз отменили. Итак, снега завались, студенты без комплексов. Все о’кей! Прима!