Исповедь пофигиста

Потом все скопом, всей колонией, ходили смотреть, как веселятся немцы. Тоже неплохо веселятся, весело: с пивом, с шашлыками. Я скоро ушел домой. Чего я буду иностранцам их праздник портить? А другие некоторые остались до вечера, особенно Простяковы: мать и сын-наркоман. Дети Баку — Лора и Андрюша. К двенадцати и Андрюша вернулся, а следом за ним полиция. Мне после мама Лора с горя все рассказала.

Оказывается, ее сынок с двумя дружками, русскими немцами всю окраину Безеля застроили, частный сектор, блин, по заданию немецкого правительства. Русским немцам много чего тогда раньше давали: и на дом, и на фирму, и на ферму. А немцы из Казахстана и немцами себя называли только на родине почему-то, в пику русским. А здесь — русаки да русаки, а о местных немцах только в третьем лице.

Так вот… Андрюшка Простяков с этими двумя хорошо подружился. За неделю. А маме Лоре и немцы не нравились, и Германия не нравилась, ей хотелось обратно в Баку. Но там не нравилось ее сыну, или он там не нравился. Не один же он бандит, есть и другие. А чему в нем нравиться? Худой, длинный, глаза мутные, как замусоренные, дерганый. Нет, говорю, Рыжий, это — не бандит: все-таки бандит — это… А этот…

А Лора — дамочка! Не моего вкуса, но косила под интеллигенточку. Базарила медленно и очки опускала вниз, как будто они ей мешали смотреть, а носить надо. Лицо сексуальное, не нордическое. Славяническое. Так и хочется трахнуть. За собой, блин, все время следила: как шагнуть, как съесть. Лучше б за мной ухаживала.

Ела только эксклюзив, не из «Альди» или «Лидла» и прочих ширпотребных магазинов. Все — штучное, то, что и я люблю есть. Но не ем же! Потому что все еще это украсть надо, а этого я не люблю. Ей после долго полиция объясняла, что в Германии не все бесплатно.

Зато она первая стала питаться в холле и других к этому приучила. Торжественно питалась, как молилась.

— Аркадий! Что вы там включили телевизор? Выключите немедленно! Я же кушаю.

Лора мне рассказала, что Андрей ее пошел с дружками досмотреть этот охотничий праздник. Ну, поддали, конечно, перед тем. И те, натуральные немцы, тоже поддали, не без того. Они от своего пива немножко дуреют, но совсем немножко. Им в полицейский компьютер попасть неохота. А наши просто дуреют. Вовсю. Им что в компьютер, что в вытрезвитель — сами знаете…

Вообще, восточнонемецкие детки коренных сильно давят характером. Те тут уже несколько расслабились, а наши — волкодавы. Местный ребенок чего только не орет: и шайсе, и хальтдикляпе, а чуть наш заведется — сразу пугается:

— Да ты чего, в самом деле? Ты говори что хочешь, хочешь на меня, хочешь на него, а драться не надо.

Легко сказать: говори. Когда еще по-немецки так заговоришь, как они? А сказать-то хочется сейчас. Я говорю — волкодавы!

Андрюха с теми корешами гулял до десяти вечера мирно, а там увидели, как один молодой охотник в парке в кусты отошел пивом пописать, как все. Они к нему и привязались:

— Дай миллион! Дай миллион!

Ну откуда у немецкого охотника с собой миллион на охоте? Так, на пиво да на сосиски. И кто им, дуракам, сказал, что охотники всегда с деньгами на охоту ходят? Он им и не дал. Тогда Андрюха очень расстроился, сбегал домой, притащил столовый нож из немецкой стали (его часто по телеку рекламируют) и пырнул того парня в живот — отблагодарил за гостеприимство.

Ну, деревня, понятно, в шоке: такого тут со времен нибелунгов не было. У них и стрелки больше маршируют и пиво пьют.

Нашли их мгновенно. Во работают менты! Андрюха, конечно, все взял на себя. Герой-убийца. А парня того все-таки откачали, поэтому Андрюхе дали всего три года немецкой тюрьмы. А могли бы дать пятнадцать лет в бакинской, если б не выжил. Гадам всегда везет…

Лора ездила к нему на свиданки аж за пятьдесят километров. На велосипеде. Однажды упала и в темноте разбила коленки.

А полиция еще несколько дней объезжала наш хайм по ночам и просила запираться и опускать жалюзи. И народ безельский на меня уже смотрел без улыбки. Знай наших…

Глава девятая

Выйду на улицу, гляну на село: немцы гуляют, и мне весело! А в хайме с утра все начинают собираться на работу: кто к врачу по термину, кто в магазин пешком, кто к соседу на чай. На ра-бо-ту! И все вокруг вспоминают, вспоминают… причем вслух. Вы знаете, как вспоминают вслух? А когда сразу двое? А когда сразу сорок двое?

Лишь я ничего не вспоминал, из принципа. Зачем пугать людей?

И, блин, вспоминают все о работе, только о работе. Ну, воспаление мании величия. Перитонит памяти. О том, о чем они вслух, я даже про себя стесняюсь говорить, только при заполнении анкеты. А тут какой-то дурдом в эмиграции.

Сначала было вроде интересно: кем там они были на родине? Неужто все бандиты? Как я? Я ж говорю, с самого утра кто-нибудь долбится в дверь.

— Открыто! — кричу. — Не входите!

Кузькин:

— Пошли ко мне!

— Не, — говорю, — я спать хочу, я с ночной.

— Тогда я тут посижу с тобой.

— Сиди! А хочешь, приляг. Вон нары свободные, только не со мной.

— Знаешь, старик, я всю ночь не спал, все вспоминал о нас со Светкой. Какие мы люди были…

— Кошмар!