Исповедь социопата. Жить, не глядя в глаза

Родители каждый день снабжали меня каким-нибудь новым снадобьем, и скоро я начала ходить в школу с целым мешком медикаментов. Главным образом это были антациды и ибупрофен, а также всякие домашние снадобья. Я чувствовала боль, но не могла определить ее силу и оценить угрозу для здоровья. Я понимала только, что боль – это помеха, мешавшая мне взаимодействовать с игроками на поле и видеть игру. Мне приходилось сильно напрягаться, чтобы отвлечься от боли, которая все время притягивала мое внимание, мешала телу двигаться и действовать.

Вся энергия, которую я прежде направляла на то, чтобы быть очаровательной и милой, теперь шла исключительно на подавление боли, на попытки не обращать на нее внимания. Через несколько дней я начала огрызаться на самые невинные замечания. Я перестала быть обходительной и забыла даже об элементарных правилах вежливости, прекратив даже отвечать на приветствия кивком головы. Теперь я не улыбалась, а смотрела на окружающих пустым взглядом, обычным для меня, когда я оставалась одна и меня никто не видел. Я уже не заставляла себя улыбаться – просто была не в состоянии это делать. Фильтр между мыслями и словами прохудился, и я начала говорить гадости друзьям. Не хватало интеллектуальных сил, чтобы сохранять обаяние и подавлять отрицательные эмоции. Не обладая ментальной стойкостью, позволяющей другим держать себя в руках, я дала волю злобности – смеси тупого садизма и тотальной неприязненности.

Я и сама не понимала, что делаю, так как не осознавала, каких умственных сил мне стоило просто поддерживать межличностные отношения, как много усилий требовалось, чтобы сдерживать свою естественную импульсивность. Только позже, когда от меня отвернулись все друзья, я поняла, что произошло. Какое-то время они оказывали мне снисхождение, но потом их терпение лопнуло. Они перестали терпеть мое хамство. У меня создалось впечатление, будто я долго носила под одеждой средневековую кольчугу и вдруг она внезапно упала с плеч. Освободившись от нее, мое тело стало совершать несоразмерные и странные движения.

Утром, днем и вечером я, рыча, терпела боль. Боль из живота постепенно переместилась в поясницу, в область почек. У меня появилась потливость, я позеленела. Отец предположил, что я растянула мышцы. Я снова пошла в школу и на следующий день поехала на музыкальный фестиваль в другой город, расположенный в 40 милях от нашего. В автобусе у меня поднялась температура, и весь обратный путь я пролежала на полу. Во вторник я пришла на уроки, но чувствовала себя настолько плохо, что не смогла сидеть и весь день проспала в машине старшего брата. Я не помню, какое это было время года, но помню, что погода стояла солнечная и теплая. Свет лился в машину, превращая ее в парник. Свернувшись калачиком на заднем сиденье, я с наслаждением ощущала тепло, смягчавшее пульсирующую, временами острую, временами тупую боль, разлившуюся, казалось, по всему телу. Приехав домой, я сразу же залезла в кровать. Когда мать пришла будить меня к обеду, она обнаружила под одеялом трясущегося в ознобе, потного, горящего в лихорадке ребенка. Вернувшийся с работы отец долго смотрел на меня, соображая, что делать дальше. Оценив наконец мое состояние и решив, что дело плохо, он сдался: «Завтра мы поедем к врачу».

В кабинете врача все проявляли ко мне трогательную заботу, были подчеркнуто спокойны и внимательны. Мне сделали анализы, и когда пришли результаты, то обстановка резко переменилась: все засуетились. Врач что-то возбужденно говорил о моих лейкоцитах, которых слишком много. Мать погрузилась в естественную для таких ситуаций кататонию, перестав воспринимать происходящее; обычно она впадала в такое состояние, когда отец начинал бить посуду и кричать. Врач сыпал вопросами как из рога изобилия: давно ли появилась боль, что я делала последние десять дней и почему не обратилась к врачу раньше? Он вел себя так, как будто я что-то сделала не так, как надо, и я перестала отвечать на его вопросы. Мне стало нестерпимо скучно, но внутри нарастало беспокойство. Мне захотелось уехать, заняться делами и перестать быть жертвой, отданной на милость человека, пусть даже исполненного лучших намерений. Кто-то спросил, не хочу ли я прилечь, но я ответила вежливым отказом, а через мгновение отключилась. Придя в себя, я услышала крик. Отец убеждал врача не вызывать «скорую помощь». Даже в бреду я понимала, что медики ему не доверяют.