Исповедь сталиниста

— Нет, товарищ полковник! — я тоже наливался злостью, и мне очень хотелось едко спросить у него, где он провел войну. Но сдержался и почти покорно произнес: — Буду служить там, где Родина прикажет!

— Идите в коридор и обождите, — повелел мне Дедюхин. — Мы без вас примем решение.

— Есть обождать! — Я четко повернулся кругом и вышел из кабинета.

Это были тяжкие минуты в моей жизни. Не перестарался ли я? И мучил вопрос: почему здесь так пренебрежительно относятся к людям? Почему вынуждают притворяться и лгать? Кипел от негодования и боялся, что наш с Поповкиным план провалится.

Наконец в коридор вышел майор Дмитриев. Посмеиваясь, он вручил мне бумагу — предписание, в котором значилось, что я назначен начальником отдела боевой подготовки газеты Таврического военного округа «Боевая слава»; должен явиться к месту службы в город Симферополь не позже 1 октября 1945 года.

Сбылось!..

3

Итак, Симферополь явился порогом, за которым простирались мои послевоенные тернистые дороги в литературу; о ее изнуряющей сущности имел я тогда поверхностное представление. Но вначале сосредоточился на работе в окружной газете. Отдел боевой подготовки, который я возглавлял, был основным поставщиком материалов для «Боевой славы». Прежде всего надо было «напитаться» пониманием проблем и задач, которыми жили войска округа. Поэтому приходилось непрерывно бывать в военных гарнизонах — ездить в Белогорск, Феодосию, Керчь, Джанкой, Мелитополь, Запорожье… Писал передовые статьи и статьи по воинскому воспитанию, о боевом опыте, практике военного обучения мелких и средних подразделений. Евгений Поповкин, как редактор, был добр, обходителен, но и умел держать коллектив в напряженном рабочем состоянии.

Редактор требовал с меня, а я напрягал своих подчиненных — весьма надежных и профессиональных военных журналистов — майора Гусева, старших лейтенантов Горянова и Шаркова. Все мы трудились с упоением: ведь такая война позади!..

Она жила во мне не только в воспоминаниях и сновидениях. Догоняла и в яви. Пришел, например, я с Тоней в Симферопольский Дом офицеров на встречу Нового, 1946 года и столкнулся в вестибюле с однополчанином из 7-й гвардейской стрелковой дивизии — с тем самым работником прокуратуры, по косвенной вине которого весной 1942-го расстреляли не подлежавшего суду красноармейца. Он узнал меня, заметно смутился и сбивчиво рассказал, что был за это сам судим, искупал вину на передовой…

* * *

Мне пора было браться за написание книги, которую задумал еще на фронте. Надеялся удивить людей рассказом о том, что видел и пережил в первые недели войны, особенно в Западной Белоруссии. Был убежден, что это удастся. Наиболее глубоко волновали меня воспоминания о стычках с немецкими диверсантами, другие «смертельно острые» ситуации 41-го.

Желание писать подогревал и Поповкина он часто приглашал к себе в гости и читал вслух новые главы из своего романа «Семья Рубанюк». Подталкивала и редакционная «литературная атмосфера»; ее создавал главным образом сотрудник, а потом начальник отдела культуры майор Холендро Дмитрий Михайлович, к тому времени уже автор книги «В Крыму» (из записок военного корреспондента). Служил в нашей редакции и поэт-сатирик Алексей Карлович Малин. Они пригласили меня участвовать в занятиях литературного объединения при областной газете «Крымская правда», которым руководил живший в Ялте известный писатель Петр Андреевич Павленко. Ему помогали просвещать нас опытный критик-литературовед Владимир Вихров и прозаик, автор романа «В Крымском подполье» Иван Козлов. В заседаниях объединения активно участвовали бывшие фронтовики — Василий Субботин, Борис Серман, Александр Лесин. Для меня это был серьезный литературный университет.

В ту же осень 1945-го я засел за написание повести, которая потом, по подсказке Дмитрия Холенро, получит название «Человек не сдается».

Помнится (кажется, весной 1946 года), наше Крымское литературное объединение собралось в Алуште, чтобы встретиться с жившим там классиком русской литературы Сергеем Николаевичем Сергеевым-Ценским. По фронтовой привычке тогда все мы, участники войны, ходили при орденах и медалях, И я заметил, что во время наших литературных бесед Сергей Николаевич часто косил глаза на мою сверкающую наградами грудь.

А беседы велись вокруг первых литературных опытов молодых крымских писателей. Во время обеда в алуштинской столовой Сергеев-Ценский, сидевший за соседним с нами столом в компании Петра Павленко и Евгения Поповкина, поманил меня к себе и спросил:

— Какие вы книги написали? — При этом Сергей Николаевич почему-то провел рукой по моим орденам и медалям.

— Никаких, — ответил я.

— Не слышу! — Сергей Николаевич действительно плохо слышал.

— Никаких! — повторил я громко, смущенно оглянувшись на своих коллег. — Я еще напишу!

По залу прокатился смешок, хотя, если не подводит память, среди присутствовавших не один я был, ничего, кроме газетных рассказов и очерков, пока не написавший.