Исповедь сталиниста

Семинар Валентина Катаева по составу «абитуриентов» оказался довольно представительным даже по тому времени: Владимир Тендряков, Владимир Дудинцев, Александр Андреев, Борис Бурлак, капитан Владимир Монастырев (тоже краснодарец, заведующий отделом культуры нашей окружной газеты), майор Василий Вишняков. У большинства из них уже были солидные публикации немалых художественных достоинств. Но даже при обсуждении рассказов Тендрякова и Дудинцева раздавались такие критические всплески, что я понял, видя на столе перед Катаевым свои тощенькие «Следопыты»: с меня снимут столько стружки — ничего не останется. Так и случилось, хотя другие руководители семинара — Сергей Смирнов и Савва Кожевников — пытались доказывать, что я все-таки перспективный литератор. Но Валентин Катаев был неумолим. Он зачитал несколько отрывков из «Следопытов» и категорически изрек:

— Товарищ подполковник, литература — не ваше призвание. Пока не поздно — выбирайте себе другую профессию…

Говорил еще что-то, но мне было ясно главное: Катаев прав, если судить о моем творчестве по «Следопытам». А ничего другого я, по совету Сергея Смирнова, на совещание не представил.

К счастью, со мной в портфеле был альманах «Кубань» с моим рассказом «Капитан Беляев» и несколько еще неопубликованных глав-рассказов из «Максима Перепелицы». И когда рабочий день закончился, я в коридоре (совещание проходило в здании ЦК ВЛКСМ) осмелился подойти к Софье Семеновне Виноградской (она была одним из «судей» в семинаре Катаева) и попросил ее взять «Кубань» и несколько десятков машинописных страниц «Максима Перепелицы».

На второй день Валентин Катаев, заметив мое присутствие среди «семинаристов», с недоумением пожал плечами и объявил начало обсуждения повести Александра Андреева. Но Софья Семеновна попросила повременить с этим и, взяв слово, стала читать отрывки из «Максима Перепелицы». Все похохатывали над веселыми проделками Максима, над его хвастовством и наивностью. Больше всех развеселился сам Катаев:

— Да это самое дорогое! — воскликнул он. — Живой характер! Я вижу и уже люблю этого парня!.. Софья Семеновна, что вы нам читаете?

Виноградская указала на меня… Так я был восстановлен в правах молодого литератора.

А повесть «Следопыты» я затем переписал почти заново и в 1954 году переиздал ее.

Из пребывания в Краснодаре еще запомнился мне вызов к командующему войсками округа. Шла подготовка к очередным выборам в Верховный Совет. И генерал-полковник Трофименко, которого выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР, предложил меня в качестве автора предвыборной статьи о нем для краевой газеты «Советская Кубань». Была у нас длительная беседа, вспомнили боевые пути-дороги нашей 27-й армии, мой блокнот заполнился сведениями из биографии Сергея Георгиевича. В итоге в краевой газете появилась большая и крикливая статья: «Полководец сталинской школы»…

Потом меня вдруг угораздило взяться за поэзию. Весело было вспоминать свои довоенные школярские стихи на украинском языке. Например, такие:

О, твоi очi, чорнi дiвочi,
В памятi зiстались в мене назавжды.
Вiд туги в сердцi не сплю я довгi ночi,
Хоть топитыся бiжи.
Но топитысь, ой не хочется,
А то люди нахохочутся.
А вiшатись — боюсь болю.
Краще виберу я волю…

И будто хотелось реабилитироваться перед самим собой за эти почти ернические, никчемные строки.

Писать стихи, не имея поэтического дара, — болезнь, сходная с графоманией в прозе. Подспудно я понимал это, но хотелось испытать свои возможности. Когда стихов набрался целый цикл, я под вымышленной фамилией послал их по почте к себе в редакцию на имя капитана Владимира Монастырева, начальника отдела культуры. И все ждал, что он предложит их для опубликования в газете (после чего я и намеревался раскрыть свое авторство). Но время шло, а Монастырев будто и не получал моих стихов. Исчерпав терпение, я однажды сказал ему:

— Владимир Алексеевич, тут надоедает мне по телефону один поэт. Интересуется судьбой подборки своих стихов, — и назвал вымышленную фамилию «поэта».

— Он не указал на конверте обратного адреса, и я списал его галиматью в архив, — равнодушно ответил Монастырев. — Ерунда собачья, а не стихи. Там поэзией и не пахнет.

Я был глубоко уязвлен, не соглашаясь с такой оценкой, но сделал вид, что вполне удовлетворен ответом. Больше никогда стихов не писал.

5

В один из летних дней 1951 года в Политуправление Северо-Кавказского военного округа пришла из Москвы телеграмма, в которой сообщалось, что подполковник Стаднюк приказом начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота назначен редактором газеты Центральной группы войск «За честь Родины», располагавшейся в Вене. В телеграмме указывалось, что к новому месту службы я должен прибыть без семьи.